Они ворвались как ураган
Мы, бьорнстадцы, хороним дорогих нам людей под самыми красивыми деревьями. Мы скорбим молча, мы говорим друг с другом тихо, и часто нам кажется, что легче сделать что-нибудь, чем что-нибудь сказать. Может быть, потому, что здесь живут и хорошие люди, и плохие, причем разницу между теми и другими заметить не так-то просто. Может, потому, что мы порой одновременно и те и другие.
Бубу пытался повязать галстук, ему это никогда не удавалось – вечно выходило то длинно, то коротко. Одна из попыток вышла совсем уж несусветной, сестры рассмеялись. Подумать только – он сумел рассмешить их в такой день. Анн-Катрин гордилась бы им.
Какие они все разные, трое ее детей, удивлялся Бубу. Родные брат и сестры, те же гены; все четверо выросли в одном доме. И все же они совершенно не похожи друг на друга. Интересно, размышлял Бубу, мама тоже так считала или просто видела в каждом из детей себя. Сколько вопросов Бубу ей не задал! В каком-то смысле смерть действует на нас, как телефонный звонок: мы кладем трубку – и через секунду понимаем, о чем забыли сказать. А там, на другом конце, остался лишь автоответчик, заполненный воспоминаниями, и обрывки голоса звучат все слабее, все тише.
Вошел Хряк и попытался помочь Бубу с галстуком, но получилось не лучше. Когда семья собиралась на чьи-нибудь похороны, галстуки и мужу, и сыну всегда повязывала Анн-Катрин. В конце концов Бубу повязал галстук на голову, как ленту, и сестрички расхохотались. Поэтому Бубу так и отправился на похороны.
Священник что-то говорил, но никто из них не слышал, что именно; они сидели впереди, сбившись как можно теснее. Анн-Катрин всегда нравилось, что ее семья – как стая, в которой все стараются согреть друг друга; она говаривала: «Дом побольше? Зачем он нам? Мы все равно собираемся в одной комнате!»
После службы люди подходили к Хряку, вспоминали Анн-Катрин. У них ничего не выходило, потому что она была слишком многим: отличной медсестрой в больнице, ценимой многими коллегой, которая никогда не сдавалась, верной и любимой подругой. Величайшей любовью одного мужчины и единственной мамой трех таких разных детей.
Хоронили одну женщину, но мир лишился стольких разных.
Каждый из пришедших в тот день в церковь жалел, что редко задавал ей вопросы. Так действует на нас смерть.
Теперь Петер и Мира как будто жили параллельной жизнью. После службы они вышли из церкви вместе, но между ними оставалось расстояние – ровно такое, чтобы их руки случайно не соприкоснулись. Каждый сел в свою машину, но ни та ни другой не вставили ключ в зажигание. Оба сломались, каждый на своем конце парковки.
Они всегда знали, как ужасно зависеть от других. Как-то теплой ночью, несколько лет назад, они сидели на крыльце дома; в новостях сообщили об автомобильной аварии, в которой погибли двое малышей, и они тогда заново пережили свое собственное горе. Если ты потерял ребенка, эта потеря растянется на всю жизнь. Мира прошептала Петеру: «Господи… как больно, любимый… когда Исак умер, мне было так больно, что живи я одна – я бы покончила с собой». Может быть, им с Петером удалось преодолеть горе потому, что они не верили, что обязаны существовать ради самих себя. Потому-то и искали то живое, ради чего надо дышать: муж, жена, дети, дело и цель, хоккейный клуб, город.
…Петер выглянул в окно и увидел, что Мира так и сидит в машине. Он подошел к ней, открыл пассажирскую дверцу и осторожно сказал:
– Надо съездить к ним, любимая. К Хряку и детям.
Мира напряженно кивнула и вытерла следы подводки из морщинок под глазами. После смерти Исака Хряк и еще один друг детства Петера, Фрак, тут же примчались в Канаду. Они понимали состояние Миры и Петера, поэтому Фрак занялся практическими вопросами вроде документов и страховки. Хряк поначалу в основном сидел на крыльце, не зная, куда себя деть, – он раньше никогда не бывал за границей. Но случайно заметил, что перила разваливаются, а перила есть перила, что в Канаде, что в Бьорнстаде, так что Хряк принес инструменты и все починил. А потом еще несколько дней чинил то одно, то другое.
– В твоей машине или в моей? – прошептал Петер.
– В моей. – Мира убрала сумочку с пассажирского сиденья.
Они поехали к Хряку и детям. На полпути Мира осторожно потянулась к рычагу передачи; Петер взял ее за руку. И крепко сжал.
Фатима уже стояла у Хряка на кухне и готовила, Мира стала помогать ей. Амат тоже приехал – он пошел к Бубу и его сестрам и сказал то единственное, что подросток может сказать другу, потерявшему мать:
– Может, поиграем?
Они взяли шайбу и клюшки. Бубу опять повязал голову галстуком, взял за руки сестер, и они двинулись на озеро. Лед был толстым, мир – белым, и они играли так, словно эта игра – самое важное на свете дело.
ebooksa