Он снял красную вязаную шапочку, под которой обнаружилась обширная залысина, что выглядело несколько странно при его густых светлых бакенбардах. Затем он поочередно протянул руку обеим девушкам и присел на табурет за стол.
За ним в комнату вошел пожилой сухощавый мужчина с жидкой шевелюрой, разделенной надвое пробором, и пухлогубым лягушачьим ртом. На его лице отражались годы добросовестного пьянства и глубокий скепсис. В руке новоприбывший держал авоську с тремя бутылками портвейна, брякнувшими, когда он поставил их на стол и уселся рядом с Павлом.
– А это куда, Влас Катич? – Маришка недоуменно мотнула головой в сторону пятилитровой бутыли со сливовицей, оплетенной лозой.
– Сливовица – девицам, а это мне, – хриплым голосом ответил он. Павел понимающе ухмыльнулся.
Маришка быстро расставила на столе тарелки с деревенской колбасой и обжаренными капустными рулетиками, какие раньше часто готовила Зельда, а Павел разлил сливовицу по разномастным кружкам. Его коллега откупорил бутылку портвейна и налил темную жидкость в граненый стакан.
Когда гости расселись вокруг стола, Павел предложил выпить за здоровье именинницы, и все пригубили из своих кружек, а Влас Катич залпом осушил стакан и залихватски крякнул.
Луиза раньше пробовала вино, но сливовица была слаще и приятнее, хоть обжигала горло, как и любой алкоголь.
– Хорошо дома! – расслабленно вздохнула Маришка. – А у нас Дракониха, как всегда, бушует, грозится штрафами за разговоры на работе.
– Это которая ваша из Комитета? – отозвался ее супруг. – Не понимаю, как ее вообще допустили к работе. Наши только на пользу трудятся – вот, зарплату нам повысили. Может, ну ее, фабрику твою, посидишь дома, нам хватит.
– Нет уж, лучше б эту вредительницу выгнали, еще я не бегала! – возразила Маришка, воинственно вонзая вилку в кусок колбасы.
Их беседа продолжалась, становясь все более непринужденной от кружки к кружке. Здесь Луиза чувствовала себя в безопасности, даже большей, чем в привычной каморке общежития. Ей нравилась компания, где от нее ничего не требовалось. Даже мужчины, которых она видела впервые, не вызывали тревоги.
Спустя какое-то время подала голос захмелевшая Хелена.
– Вкусно, Маришка, я с детства такой колбасы не пробовала, – мечтательно протянула она. – Это из какого поместья привезли?
– Из моего, конечно, у меня же отец скотник, ты забыла? – напомнила повеселевшая хозяйка. – Вот выше имение, так у них одни горные пастбища и скотина никакая, не мясная. Не то что у нас.
– А ведь Влас Катич тоже из тех мест, лесом занимался. – Павел обратился к старику, который осушал уже третий стакан: – Верно я говорю?
– Верно, – степенно кивнул Влас Катич. – Но я этот лес не просто валил, а был бригадиром, а потом и вовсе управляющим поместьем. Целым поместьем! – Он развел руками, будто показывая масштабы своей влиятельности.
– Да слышали мы уже твои рассказы. Только разве не выгнал тебя старый граф? – ехидно осведомилась Маришка.
Влас Катич допил остатки портвейна и, грохнув стаканом об стол, тяжко вздохнул, встал и, отойдя к окну, драматично закурил.
– Очернили! Завистники! – Облачко сизого дыма повисло над его головой, обращенной к порту.
Все повернулись к нему, готовые выслушать историю, явно рассказываемую не впервые.