Виктор слышал, как в кабинете майора, словно большая назойливая муха, жужжит вентилятор. Он не поднимал взгляда и видел перед собой только две пыльные туфли и серые, порядком измятые штаны.
Судя по всему, в опорняке больше никого не было. Виктор почувствовал странное напряжение. Майор, дождавшись, пока за дверью стихнет шум двигателя, переминулся с ноги на ногу и сказал:
— Нам ведь есть, о чем поговорить, не так ли, Крылов… Витя Крылов…
Виктор вздрогнул и посмотрел в лицо майора. Перед ним стоял тот самый Илья Шаров, бегун номер один. Можно было сказать, что он почти не изменился и тот парень из раздевалки преодолел все эти годы в целости и сохранности, причем почти не спился, как предрекали гадалки… Впрочем, устойчивое коньячное амбре майора все же говорило, что предсказание имеет место быть.
Но… все‑таки это был другой Шаров.
Циничный, жестокий, страшный. Страшный не в том смысле, что он был похож на какого‑нибудь Джека‑Потрошителя, отнюдь нет. В колонии Виктор встречался с людьми и похуже.
Шаров был страшен тем, что в его глазах читалась сладость и предвкушение долгожданной мести. Мести за все, что с ним произошло в течение жизни, за все проигрыши, поражения, неудачи, разводы и проколы — за издевательства начальства и низкую зарплату, хамство, жестокость, подлость. За отсутствие настоящих друзей и… любви.
— Черт… — тихо сказал Виктор.
— Я ждал тебя, — произнес Шаров. — Все эти годы ждал тебя, Крылов. После того дня, когда в раздевалке стадиона «Динамо» появился ты, я сотни, тысячи, миллионы раз прокручивал в голове каждую минуту роковой субботы. Откровенно говоря, я не сразу понял, что вообще случилось. Не сумел сопоставить факты. Я не слушал тебя тогда, да и как я, чемпион, которому пророчили мировые рекорды, слушать какого‑то пацана в панамке.
— Но… — попытался вставить Виктор, однако майор процедил, сжав зубы:
— Лучше молчи, иначе живым отсюда не выйдешь. Я порежу тебя на мелкие кусочки прямо тут. Мне терять нечего.
Виктор откинулся на холодную стену и уставился на доску с черно‑белыми фотороботами разыскиваемых преступников. На первом фото, представляющем собой какую‑то кляксу, в которой с трудом просматривались черты лица, был изображен… Он напряг зрение. В мерцающей полутьме буквы расплывались, однако он смог прочитать первую строку: «… по кличке Моцарт, подозреваемый в совершении преступлений по ч.2 ст.105 УК РФ…».
Шаров проследил за его взглядом и покачал головой.
— Я гоняюсь за ним с тех пор, как пришел сюда. Но… все это полная ерунда, по сравнению с тем, во что ты превратил мою жизнь. И… честно говоря, я не раз был на грани, думал, что схожу с ума. Два раза я срывался и меня едва не увольняли. Спасло лишь то, что я был на хорошем счету и менять меня было некем.
Майор весь взмок, по его высокому лбу стекали крупные капли пота.
Виктор подобрался и смотрел на свою сумку, лежащую у ног.
Слушая этот сбивчивый, очень странный рассказ, он вдруг осознал, что некоторые ранее скрытые, изъятые из памяти пятна прошлого вдруг начали если не открываться полностью, то хотя бы проявляться незримыми контурами. И от этого чувства ему стало страшно и любопытно одновременно.
Странные обстоятельства, странное место, не менее странный разговор перед доской с фотографиями маньяков и убийц.
— Ты, скорее всего не поверишь, но я нашел тебя случайно через три или четыре года. На день ВДВ Комсомолка вспоминала бойцов, отдавших жизнь, исполняя интернациональный долг. Я покупал «Советский спорт» в киоске, хотя он мне уже был не нужен. И увидел фото мужчины в форме и с автоматом, а рядом лицо парнишки. И мне это лицо показалось знакомым. В подписи к фотографии была фамилия. Дальше все было делом техники. Хотя тоже не так просто. Чтобы иметь возможность следить за тобой, я устроился в милицию, и, в конце концов мне даже удалось перевестись в район, где ты живешь.
Он обвел глазами длинный коридор опорного пункта. Дверь в его дальнем конце была открыта и оттуда по‑прежнему доносилось мерное жужжание вентилятора.