Послание из прошлого

22
18
20
22
24
26
28
30

Виктор поднял голову и изумленно посмотрел на старика.

— Вы же сказали, гипноз на меня не действует и ничего не получится.

Доктор пожал плечами.

— То, что случилось недавно, вы очень хорошо помните и рассказали мне чуть ли не дословно: как защищали девушку, как на вас повесили нанесение тяжких телесных повреждений, приведших к смерти. Рассказали про суд, про то, как вас предала девушка, которую вы защищали. Про срок и этап, про колонию, как вам удалось там выжить в последние семь лет… — доктор сделал паузу, потом присел рядом с Виктором на кушетку. — Про маму, которая ждала вас и не встретила… как потом пересмотрели приговор по новым обстоятельствам и как вас выпустили… про найденные магнитофонные плёнки в шкафу и голос, который вы услышали…

Но вы просили пойти еще дальше, вы просили узнать, почему тот мальчик, которым вы были — ничего не помнит. Почему в вашей памяти не осталось и следа от тех событий, будто их и вовсе не было.

Виктор повернулся и посмотрел на доктора. Сердце учащенно билось, будто бы человек, сидящий рядом, подошел к той самой черте, за которой простиралась его Terra Incognita — пропасть, черная и бездонная, но — отнюдь не пустая. Виктор нутром чувствовал, что там, за этой чертой кто‑то есть — кто‑то смотрит на него долгим немигающим взглядом, и взгляд этот отнюдь не добрый. Монстр, спрятавшийся глубоко внутри пещеры поджидал его всякий день и всякий час, в любое мгновение — где бы Виктор не находился, чем бы не занимался, — тяжелое хриплое дыхание жуткого Цербера преследовало его неотступно. Он был на страже детской тайны, ее хранителем и вечным соглядатаем.

— Господи, — простонал Виктор. — Сколько же времени прошло?

Яков Абрамович взглянул на часы.

— Четыре часа тридцать семь минут. Признаться, я шокирован вашим рассказом. Но еще больше я шокирован тем, что… ваш отец… Леша… Алексей Петрович… я всегда думал, что это… простите, болевой шок, бред тяжело раненого человека — в таком состоянии люди чего только не говорят, особенно на войне. Да и в мирной жизни, когда я оперировал уже в нашей городской больнице, бывало так, что больной вдруг неизвестно по какой причине вдруг выходил из общей анестезии, иначе говоря, просыпался, и начинал говорить такое, что у бригады волосы вставали дыбом — часто совершенно на каких‑то странных языках или рассказывая вещи, которые явно с этим больным произойти не могли никак, хотя бы потому что он живет в двадцать первом веке, а говорит про век девятнадцатый… — доктор покачал головой. — Алексей же был в полном сознании, но… мне, как доктору, было понятно, что без срочной помощи, донорской крови, я не смогу долго его удерживать…

Он попросил хранить эту фотографию, которую вы увидели на полке. Хранить и ждать того дня, пока кто‑то не придет и не узнает его. Он сказал, что такой день обязательно настанет.

Виктор почувствовал, что мелкая дрожь пробирает его с головы до пят.

— Как? Как он мог знать об этом? — тихо спросил он. — И почему я все‑таки пришел? Почему к вам? Почему не к другому доктору?

Яков Абрамович едва заметно улыбнулся.

— Вы верите в судьбу? Звучит, конечно, глупо, антинаучно… но все же?

Виктор оглядел кабинет доктора долгим взглядом и мощнейшее чувство дежавю потрясло его — ведь он уже бывал здесь, в этом кабинете, рассказывал свою историю седовласому доктору, может быть не раз и не два — и кушетка и каждая деталь в этой маленькой, доверху набитой книгами комнатке была ему знакома — от старинного коричневого абажура под потолком, до выцветших обоев со странным геометрическим рисунком. Он мог поклясться, что видел этот рисунок не единожды — а много, много раз.

Доктор внимательно смотрел на него, ожидая ответ.

— Я не знаю… не знаю…

— Не вступившись за ту девушку, вы бы не попали в колонию… а не попав в колонию, не пришли бы ко мне…

— Так что?.. все предопределено?

Доктор посмотрел на свои руки, перевернул их ладонями вверх, будто бы собирался совершить намаз, но вместо этого указательным пальцем правой руки указал на длинную и глубокую бороздку на ладони.