Старуха покачала головой.
— Что ж ты ее бросил… она так тебя любила…
В ее голосе сквозила какая-то бездонная обреченность и укор.
— Я… я не бросал, тетя Тамара! — выпалил Шаров и холодок, до того прячущийся в самом низу живота, вдруг разлился по всей грудной клетке, просквозил по позвоночнику и ткнул холодной иглой в сердце.
— Тетя Тамара… — горестно вздохнула она. — В больнице твоя Аня… не выдержала. — Она сжала губы. — В июне увезли после того, как отнесла тебе записку, а потом объявили тебя… умершим. Все ждала, носила эти записки, говорила я ей…
— Что говорили? — деревянным языком спросил Шаров.
Старуха махнула рукой.
— Что говорила, то прошло. Помоги ковер на каталку закрепить.
Только теперь позади скамьи Шаров увидел импровизированную тележку, сделанную, видимо, из детской коляски.
— Куда вы его везете?
— На рынок, — буркнула старуха. Она, видимо, была не рада, что встретила его и сказала лишнего. Но Шаров не отставал.
— Преображенский, что ли?
— Он.
— А мясо там можно купить?
— И мясо, и кости. Здоровье только не купишь.
Шаров залез во внутренний карман куртки, нащупал несколько купюр и протянул старухе.
— Держите, тетя Тамара. Не надо вам никуда ездить. Оставьте ковер дома. Он же вам от матери достался, а ей от деда, что привез его из Константинополя.
Старуха недоверчиво взглянула на него. В глазах ее стояли слезы.
— Ты… помнишь?
Он кивнул.