Лицо Гэбриела становится напряженным, и он хочет ответить, но я опережаю его.
– Подожди. Я не то хотела сказать. Она всегда со мной приветлива. Ни разу не сказала и не сделала ничего неприятного. Но между нами есть отстраненность, и я не знаю, то ли это из-за меня, то ли что-то еще.
– Она так же хочет сблизиться с тобой, честное слово. Не хотел говорить, но она спрашивала меня про шрамы.
Я вскакиваю и стою перед ним с колотящимся сердцем.
– Что? Почему ты не сказал мне?
– Расстраивать не хотел. Она просто волнуется, вот и все.
Кроме Эда и Джиджи свои шрамы я показывала только Гэбриелу. Поначалу мне ужасно надоедало следить за тем, чтобы не закатывать рукава, покупать только то, что закрывает руки. Но мне так и не удалось придумать ни одного способа заниматься любовью, не обнажая рук.
Однажды вечером я усадила его и сказала, что нужно поговорить. Его лицо омрачилось.
– Что-нибудь не так?
Я покачала головой.
– Нет. Хочу кое в чем признаться. Мне страшновато.
– Что-нибудь вспомнила?
– Не совсем. Но не исключено, что когда-то я пыталась… причинить себе вред.
Он сдвигает брови.
– В каком смысле?
Я подняла рукав и показала ему руку.
Он потрясенно уставился на меня и не сразу нашел, что сказать.
– Эддисон… Бедная моя.
Я отодвинулась от него, сдерживая слезы.
– Я не помню. Но это явно было или временное помешательство, или болезнь, или я не знаю что.