— Ах, сучка!
Один из добровольцев замахнулся на нее прикладом.
— Не трогайте ее! — остановил его Богдан. — Пускай уходит.
И женщина ушла, сопровождаемая злыми взглядами солдат. Богдан же, воротясь на базу батальона, напился вусмерть, как другие, впрочем. В батальоне много пили: и офицеры, и солдаты. Любая операция заканчивалась пьянкой, но и без них употребляли много. На следующий день Богдан продолжил, а потом ушел в запой. Перед его глазами стояла эта женщина, слова которой обжигали душу. Она прокляла не его, а мать. Ковтюха и раньше проклинали — скажем, те же сербы, Богдана это мало волновало. Но эта женщина ударила по самому больному: мать маг любил и помнил даже в длительной разлуке. И где она сейчас? Что скажет сыну, узнав, чем занимается на Родине? Богдану это важно было знать. Неудивительно: даже у отпетых палачей и негодяев есть чувства — пусть даже к единственному человеку на земле.
На операции он более не ездил — просто посылал всех нахер, когда к нему за этим приходили. Чего ему бояться? Он гражданин Германии и местным командирам не подчиняется. К батальону он прикомандирован и сам решает: участвовать в их рейдах или нет. Пришел к нему и подполковник, командовавший батальоном.
— Чому не ходишь с хлопцами? — спросил, присев на табуретку. Мага разместили в одном из кабинетов школы, и обстановка здесь была спартанской: койка, стол и пара табуреток. Шкаф заменяла вешалка, прибитая к стене. — Воны ображаються[30].
— Скучно, — пробурчал Богдан.
— Як це? — удивился подполковник.
— Я воевал и проводил теракты, — сообщил ему Богдан. — Стрелял, в меня стреляли. Был ранен. А это не война — расправа с мирными.
— Вони сепарасты, — не согласился подполковник.
— Но безоружные, — Богдан плеснул себе в стакан и выпил. — Их режут, словно скот. И на хрена здесь маг? Я вообще не понимаю, зачем меня сюда прислали. Прекрасно сами справитесь.
— Я доповим про це начальству, — пообещал подполковник, поднимаясь с табуретки.
— Да хоть в Берлин! — махнул рукой Богдан. — Плевать…
Он и в самом деле не боялся. Ожесточение и злость сжигали его душу. Пошлют под пули — все равно. Он пил. Денщик, которого определили к «немцу», носил ему еду и водку и прибирался в комнате, пока начальник спал. Дни пролетали, словно пули, Богдан им счет не вел. И неизвестно, сколько б это продолжалось, но однажды ночью возле школы, где размещался батальон, остановился военный внедорожник, раскрашенный под камуфляж. Из него наружу вылезли четверо в немецкой форме. Один, с погонами майора, приблизился к часовому, стоявшему возле ворот.
— Тут есть штаб батальона «Спрут»? — спросил на ломаном варяжском.
— Так, пане офицер, — подтвердил немало перепуганным таким явлением солдат.
— Германский лейтенант Ковтюх быть тоже здесь?
— Так, — вытянулся часовой. — Отдыхают в своей комнате.
— Ты нас вести к нему, немедленно! — потребовал майор.
— Такое невозможно, я на посту, — пытался отказаться слав. — Я вызову вам старшего начальника по телефону.