Последний дом на Никчемной улице

В ответ – тишина. Глупость, я знаю, что ее здесь нет.

– Оливия?

Но нет, это не она.

Затылок холодит Мамочкина рука, в ухо тихо льется ее голос.

– Их всех надо перенести на другое место, – говорит она, – никто не должен узнать, кто ты на самом деле.

– Но я не хочу, – отвечаю ей я, и эти слова даже в моих собственных ушах звучат плаксиво, как у Лорен, – мне от этого тоскливо и страшно. Не заставляй меня.

Шуршит Мамочкина юбка, в воздухе тает аромат ее духов. Но она не ушла, потому что никогда не уходит. Возможно, решила провести немного времени в воспоминаниях, громоздящихся вокруг дома снежными сугробами. А может, скрючилась под раковиной, где у нас хранится галлонная бутыль уксуса. Ненавижу находить ее там, когда она ухмыляется во тьме с лицом, подернутым голубоватой дымкой.

Свежая банка настолько холодная, что чуть не примерзает к руке. Когда я ее открываю, она громко хлопает и шипит, утешая мой онемевший дом. Я прокручиваю дальше, вглядываясь в женские лица, но в моей голове напевает Мамочкин голос, и в этом нет ничего хорошего. Иду за лопатой. Пора на лесную опушку.

Я вернулся. Надо все записать, на тот случай, если забуду, как повредил руку. Порой мне не удается запомнить то или иное событие, и это меня пугает.

В себя я пришел от какого-то гула. На моих губах что-то копошилось. В утреннем воздухе кружили тучи недавно появившихся на свет мух. Все происходило будто во сне, но я все же бодрствовал. Натянутая промеж деревьев паутина кругопрядов сияла в лучах солнца, таких ярких ранним летом. От этого мне вспомнилось то стихотворение. «Иди ко мне в паутинку», – сказал паук мухе. Обычно следует сочувствовать мухе. Но по правде говоря, мух никто не любит.

Моя рука была изогнута под неестественным углом. Думаю, я упал. Во рту ощущался металлический привкус, должно быть, от прикушенного в отключке языка. Я сплюнул к подножию рябины кровь. Подношение птицам, щебетавшим в ветвях деревьев у меня над головой. Кровь за кровь. После того убийства они больше не прилетят в сад. О таких вещах пернатые передают друг другу из уст в уста.

Каким-то образом мне удалось добраться домой. Как же приятно было слышать щелчки ригелей замков, встававших на место. Я в безопасности.

Медленно возвращалась память. Я хотел перенести на новое место богов. В своей могиле они теперь покоятся год или около того. На самом деле им не стоит оставаться на одном месте больше пары месяцев, потому как после этого они начинают приманивать к себе людей. Поэтому я отправился их выкопать. Но у леса, особенно ночью, появляются собственные мысли. Пора бы это уже запомнить. Вздрогнула земля, у меня из-под ног вывернулись корни. А может, мне просто слишком ударил в голову хмель. Так или иначе, но я упал. Последним, что отложилось в памяти, был хруст в плече в тот момент, когда я ударился им о землю.

У меня исцарапано лицо, а по всей руке расцвели черные цветы. Выпрямляться она не желает. Я сделал из старой футболки перевязь. Не думаю, что она у меня сломана. Даже если ты не чувствуешь боли, стоит пораниться, как в голове и во всем теле возникает какое-то странное чувство. Мои мысли теперь разбегаются во все стороны.

Когда я перед этим спустился вниз, Оливия не бросила меня одного. Думаю, из любопытства. Она лизнула мое лицо. Эта кошка знает настоящий вкус крови.

Оливия

– Вот я и дома, киска.

Тед прислонился к двери, черным пятном в ореоле света. В том, как он стоит, есть что-то неправильное. Он как бы вваливается в дом, поворачивается и дрожащими руками закрывает дверь. Чтобы запереть замки, ему приходится предпринять несколько попыток.

– Со мной приключилась одна странность, – говорит он.

Его рука согнута под необычным углом. Он кашляет, и капелька крови, кружась, пролетает в воздухе. Потом приземляется на оранжевый ковер и замирает там рубиновым шариком.