Он ничего на это не сказал. Он заказал еще виски и долго помешивал в своем стакане.
— Тебе двадцать один исполнилось, а ты меня не пригласила? — выговорил он наконец.
— Да я ничего не устраивала, Джордж, никак не отмечала. Ну, выпили рюмку-другую — Скелетик, два старых профессора с женами и я, понимаешь, Джордж.
— На день рождения не позвала, — сказал он. — Вот Кэтлин мне все время пишет.
Это он врал. Писала-то Кэтлин мне, и довольно часто, предупреждая при этом: «Не говори Джорджу, что я тебе пишу: он обидится, а мне сейчас вовсе не до него».
— Ну вы же, — сказал Джордж, — вообще плюете на старых друзей, что ты, что Скелетик.
— Ну, Джордж! — сказала я.
— Вспомни, как мы дружили, — сказал Джордж. — Нет, ты вспомни, как мы дружили. — Его большие карие глаза налились слезами.
— Мне вообще-то надо идти, — сказала я.
— Да погоди ты. Погоди меня бросать. Я тебе кое-что расскажу.
— Хорошее что-нибудь? — И я изо всех сил улыбнулась. Ему всегда и на все требовалась повышенная реакция.
— Сама не понимаешь, какая ты везучая, — сказал Джордж.
— Да ну? — огрызнулась я. Иногда мне тошно становилось слушать, что я такая везучая. Бывало, украдкой пробуя писать о жизни, я понимала, чего стоит все мое везение. Когда в моих писаниях жизнь снова и снова не укладывалась и не изображалась, меня все больше затягивала, несмотря на мое беспечное житье, неутолимая тоска по ненаписанному. И так в бессильных писательских потугах я наливалась ядом, который отравлял мне день за днем и брызгал на Скелетика или вообще на кого попало.
— Ни с кем ты не связана, — говорил Джордж. — Хочешь — приходишь, хочешь — уходишь. И все время что-нибудь подвертывается. Ты свободна — и сама не знаешь своего счастья.
— Помалкивал бы насчет свободы, — отрезала я. — У самого-то богатый дядюшка.
— А я ему надоел, — сказал Джордж. — С него вроде хватит.
— Ну и что, у тебя еще все впереди. Что ты хотел мне сказать?
— Секрет, — сказал Джордж. — Помнишь, у нас бывали с тобой секреты?
— Бывали, бывали.
— Ты меня продавала?