Конечно, психиатры ни в США, ни в других странах не были главной силой, продвигающей евгеническую программу. На увлекшихся евгеникой психиатров XIX в. влияли те же идеи, что и на все общество в целом. В их профессиональной сфере социальная инженерия обещала решить силой государственного принуждения то, что не получалось решить умом ученых и врачей.
Хотя у евгеники всегда был довольно заметный социал-дарвинистский аромат, фактически ее приветствовали политики, весьма далекие от социал-дарвинизма. Евгеника неплохо сочеталась с политической философией американского прогрессивизма. Для прогрессивизма характерна вера в то, что научная экспертиза и качественный менеджмент государственных чиновников способны решать общественные проблемы лучше, чем бизнес, благотворительные организации или частные лица.
Отвергая социал-дарвинизм с его высокомерным и бесчеловечным отношением к «неприспособленным», прогрессивизм обеспечивал евгеническое движение более глубоким и более крепким фундаментом. Одна из главных концептуальных опор для социальной инженерии во всех ее разновидностях — от демократического социализма до нацистского палачества — это представление о некоем уровне компетенции, достигнув который люди получают право решать, что хорошо, а что плохо для других людей. Уильям Макким, размышляя о том, кого конкретно следует убивать во имя прогресса, пишет: «Для приведения изложенных здесь принципов в форму, пригодную для практического применения, ни один человек не компетентен; но я полагаю, что задача эта не слишком тяжела для совокупной мудрости общества»[276].
Как будто «совокупная мудрость общества» будет формулироваться не людьми, а какой-то безличной сущностью. Сам Макким, как и все социальные инженеры, в собственной компетенции вряд ли сомневался, иначе не стал бы составлять перечень тех, кому лучше не жить: «Ясно, что такое решение требуется применить ко всем идиотам; в гораздо большем масштабе к дебилам, особенно к тем, кто, будучи разумным, демонстрирует верные признаки моральной дебильности. Потребовалось бы уничтожить большинство эпилептиков <…> Часто закоренелые пьяницы бывают эпилептиками: жертв этого сочетания порока и вырождения нужно немедленно уничтожать. Иногда, и довольно часто, пьяница является слабоумным, и связано ли его психическое состояние с врожденным или приобретенным алкогольным слабоумием, очевидным решением будет быстрое устранение его из жизни»[277].
И наконец о методе: «Безболезненное прекращение этих жизней не вызвало бы никаких практических затруднений: в углекислом газе мы имеем вещество, которое мгновенно удовлетворит эту потребность»[278].
16.0 Послесловие
Сюжеты из истории этой работы, надо честно признаться, отбирались для этой книги пристрастно и с уклоном в сторону наиболее гротескных и, с современной точки зрения, нелепых примеров незрелости научной теории и клинической практики.
В крайностях и странностях, быть может, ярче проявляются типичные черты времени. Одним из типичных занятий алиенистов XIX в. был поиск материального субстрата психической болезни в разных частях тела — начиная с половой системы, заканчивая зубами и пищеварительным трактом.
Несоответствие масштаба целей уровню возможностей подталкивало врачей на альтернативные пути, например, к метафизическим обобщениям, по направлению к литературно-философским изысканиям в сфере изучения «бессознательного». В США, стране, ставшей научным лидером человечества в XX в., произошел именно такой перекос в пользу психоанализа, длительное время доминировавшего в американской медицинской психологии.
Еще до торжества психоанализа сформировалось представление о двух парадигмах, которые в наши дни иногда обозначают, как «биологизаторство» (биологический редукционизм) и «психологизаторство». В 1914 г. американский психиатр Элмер Саутард назвал их гипотезой «участка в мозге» («brain spot») и гипотезой «искривления сознания» («mind twist»). Имеется в виду то, что сторонники биологической психиатрии настроены на то, чтобы, насколько возможно конкретно, обозначить «точку» в мозге, ответственную за психическую болезнь. Так получилось, что у защитников гипотезы «участка в мозге» в первые десятилетия XX в. не было убедительного количества весомых доказательств и их оттеснили психологизаторы. Те, кого Саутард называл «brain spot men» (люди, защищающие гипотезу «участка в мозге»), сделали паузу, уступив лидерство «mind twist men», т. е. последователям Фрейда, Адлера, Юнга и др.
Упрощенно выражаясь, наиболее последовательным
Поэтому вполне логично то, что экскурсия в курьезный мир старой психиатрии завершилась главой о евгенике. В евгенике слышатся отзвуки древних представлений о роде, в котором прорастает семя зла. Иногда борьба с плодами злого рода напрасна. В конечном счете болеет не индивидуум, а родовая общность, к которой он принадлежит. Дурной род проявляется психическими болезнями, чье появление и развитие у отдельного человека сигнализирует о том, что данную родовую линию в интересах общества лучше прервать.
Не психиатры придумали евгенику, это была общекультурная тенденция, без которой в передовых странах XIX–XX вв. не расцвело бы такое явление, как государственный расизм. Проблема в том, что медицина, поддерживающая евгенический проект, перестает быть медициной. Медицина и евгеника — это противоположные друг другу способы что-либо менять к лучшему в жизни человека и общества. Евгеника исходит из того, что медицина часто оказывается бессильной, и делает на основе этого факта антимедицинский вывод — общество, не умеющее вылечить болезнь, должно придумать, как избавиться от больных. При этом предполагается, что состояние общества с больными людьми всегда хуже, чем состояние общества без хронически больных.
Хочется думать, что, какой бы неуклюжей ни казалась терапия прошлого и какими бы скромными не выглядели успехи медицины настоящего, евгеника, как и другие разновидности социальной инженерии, больше не будет рассматриваться в качестве решения медицинских и социальных проблем.
ebooksa