Скажи он сразу, я бы никогда не согласилась лечь с ним в постель. Никогда бы даже не подумала об этом… Нет, ну врать себе не буду, я бы фантазировала… Но на этом все.
Я ищу по дому Распутина. Твердым шагом разрезаю воздух, чтобы поговорить с ним и поставить все точки над известной буквой.
Я не готова, как Августина сидеть на его квартире и ждать, когда он найдет на меня время.
Тем более спать с ним и видеть, как он готовится к своей свадьбе, я тоже не буду. Не буду и все!
Ага! Попался. Завтракает с матерью на террасе.
— Доброе утро, Мирослава Борисовна. Арсений Ярославович. Можно вас? — я не смотрю на него, потому что знаю, что как только окажусь в поле его зрения, попаду в капкан.
Но мне не надо смотреть, чтобы ощущать его терпкий мужской аромат, который даже гель для душа не перебьет. Не надо смотреть, чтобы знать, как ему идут влажные волосы и чистое выбритое лицо.
И точно не нужно смотреть, чтобы знать, как его тело реагирует на мое. Реагирует на мое, а жениться он собирается на правильной девушке, которая и так давно часть его семьи.
— Машенька, позавтракай с нами.
— Я уже, спасибо. Арсений Ярославович?
— Можно, пойдем, — он допивает свой сок и поднимается со стула, встает рядом со мной, обжигая плечо своими длинными пальцами.
Я на миг закрываю глаза, чтобы привести участившееся сердцебиение в порядок. Только подумаю, что больше никогда эти пальцы ничего со мной не сделают — не притронутся, не ударят, не приласкают — как становится очень больно.
Он чуть тянет меня в сторону. Ведет куда-то. Я лишь переставляю ноги как можно скорее, потому что за его широким шагом тяжело успеть, потому что лишние уши не нужны, когда он будет добивать меня правдой.
Все как в тумане. Еще более размыто, как только мы попадаем в первую открытую дверь, за которой обыкновенная ванная.
Я уже набираю воздуха, чтобы начать говорить, но не успеваю.
Рот зажат его жесткими, сладкими от сока губами. Апельсиновый. Прохладный. Мой любимый. И язык такой жадный, скользит по полости, купается в моей слюне.
Я мычу ему в рот, пытаюсь найти в своем сознании ниточку разума, за которую можно удержаться. Но никак не уловлю мысль, а что, собственно, я хотела ему предъявить? Блин, не помню. Целовать его так естественно, так правильно, так приятно, часто я сама жмусь телом к стальной груди, обвиваю шею.
Он забрасывает мою попу на столешницу, открывается от губ с пьяной улыбкой, так редко озаряющей его лицо.
— Думал, ты еще спишь после вчерашнего…
Вчерашнего. Тумблер перещелкивает, а я начинаю отчаянно сопротивляться, бить в грудь, отталкивать.