Последние события, так или иначе связанные с Теслиным, довольно сильно повлияли на Верховного. Вряд ли бы он когда-то и кому-то в этом признался, но привычная картина мира, которая долгие годы выстраивалась у него в голове, дала сильную трещину. А теперь, благодаря переданному сообщения, метафорическая трещина на глазах превращалась в бездонную пропасть.
— Как же это возможно? — неожиданно спросил он, оказавшись рядом с Теслиной. От неожиданности та едва не выронила чашку. — Путешествие во времени и пространстве… ведь фантастика.
Опустил на нее взгляд, отчего женщина заерзала.
— Не знаю, Иосиф Виссарионович, — тихо-тихо ответила она, поставив чашку на стол и сложив руки на колени.- Я много об этом думала… Все это никак не укладывается у меня в голове… Прыжок из далекого будущего в наше время, перенос сознания из одного тела в другое, сложно не просто осознать, а даже принять. Взять хотя бы то, что он называет себя моим сыном. Хотя…
Кивавший на ее слова, Сталин замер. Что это еще за «хотя»?
— Хотя с точки зрения физики это в какой-то степени объяснимо. Я сама физик, как и он, и вижу, что некоторые процессы совсем не противоречат фундаментальных законам. Мне немного знакомы теоретические выкладки немецкого физика Эйнштейна о неразрывной связи пространства и времени, который в целом допускает возможность путешествия во времени частиц света. А человеческое сознание это в некотором роде тоже совокупность частиц…
Внимательно слушавший, Сталин не все понимал из ее речи. Женщина часто сыпала, по-видимому, специальными физическими терминами, смысл которых ускользал от него. Но общее Верховный уловил с достаточной ясностью — произошедшее можно было объяснить с научной точки зрения. Дело оставалось за малым — за доказательствами.
— Он предъявлял вам какие-то доказательства? — сейчас этот вопрос приобретал особое значение, переводя весь разговор из умозрительного в практическое русло. Если будут доказательства, то все становится совершенно иным. — Хоть что-то?
Теслина ответила не сразу, что было обнадеживающим признаком. Значит, ей было что еще рассказать.
— … Пожалуй, да, Иосиф Виссарионович.
Верховный при этих словах едва не подскочил на месте. Значит, ей еще что-то известно.
— Николай рассказал то, что было известно только мне. Ни одна другая живая душа на свете не знала этих вещей… Когда мы с сыном эвакуировались из Ленинграда, то Коленька специально оставил дома свою любимую мягкую игрушку — медвежонка с пуговками вместо глаз. И закрывая дверь квартиры, он попросил, чтобы тот охранял наш дом.
Сталин поморщился. Совсем не так доказательств он ждал. Нужно было что-то гораздо существенней, чем это. Это разочарование ее ответом, естественно, не укрылось от Теслиной.
— А знаете, Иосиф Виссарионович, Николай кое-что приготовил и для вас. При нашем расставании он так и сказал, что вы будете сомневаться и станете требовать подтверждения его слов. Он просил вам напомнить про торговца Васадзе из вашего детства и то, что вы ему пообещали[1]. Ой…
Трубка из его пальцев выпала и с громким стуком ударилась о столешницы. По зеленому сукну веером рассыпались крупицы несгоревшего табака, пепел. Хозяин кабинета явно не ожидал такого. Ведь, это случилось в его очень далеком детстве, а тот разговор, вообще, был известен только ему и лавочнику Васадзе. Он точно никому ничего не рассказывал, а торгаш уже давно в могиле.
— Если это вас не убедит, то Николай просил назвать вам имя вашего однокурсника в духовной семинарии Лопурева, которого вы часто… — тут она замялась, явно не зная, как произнести следующие слова. — Обижали.
Внешне он почти никак не отреагировал. Могло было показаться, что ее слова совсем не тронули его. Но это было не так.
— Это истории из очень далекого детства, — глухо произнес он, вновь хватаясь за трубку. — Много я и сам уже не помню.
Лукавил. Конечно, он все помнил. Все эти события буквально врезались в его память. Случай с лавочников Васадзе с их села, вообще, помнил так, словно это случилось вчера. Торговец, гнида, всех односельчан обманывал, придумывая несуществующие долги и потом заставляя оплачивать их. Виссарион же, к тому же часто выпивавший, вынужден был часто нести к нему последние копейки.
Лопырева из тбилисской семинарии тоже хорошо помнил. Этот мальчишка, выходец из богатой купеческой семьи, никогда не знал проблем с деньгами. Они по сравнению с ними выглядели настоящими нищебродами, чем тот и пользовался. За какие-то несколько месяцев учебы Лопырев опутал долговыми обязательства едва ли не всех гимназистов, требуя с них деньги или разного рода услуг. Вот поэтому Иосиф его и гнобил.
ebooksa