Лирик против вермахта

22
18
20
22
24
26
28
30

А здоровяк, как сидел, так и продолжал сидеть. Только брючина у него мокрая была, и взгляд какой-то дикий стал.

Глава 29. Наука в помощь...

***

В тот же вечер, как прошло «театрализованное» представление под условным названием «Суд и расстрельный приговор», Старинов напился. Причем сделал это прямо на заводе и в той самой каморке, что ему отвели. Дождался последнего заводского гудка, вытащил из тумбочки сверток с продуктовым пайком и оставшуюся от прежних хозяев початую бутылку водки. Там же нашелся и стакан.

- Вот так и рождаются легенды про кровавую гебню, - невесело усмехнулся Мишка, наливая водки на два пальца. Поднес к носу, понюхал и тут же скривился от духовитого запаха. - А потом ведь какой-нибудь черт ушастый раскопает в архиве заводскую газету и напишет, что на Московском электрозаводе пачками детей расстреливали за брак на производстве… Ух-ты!

Картины вчерашнего «представления» во всех подробностях стояли перед его глазами. Здесь были и испуганные лица девушек-работниц с первых рядом, боявшихся лишний раз вздохнуть. Были и мертвенно серые лица обвиняемых - братьев Сажиных, с которых вся их показанная смелость и наглость буквально лоскутами слезла. Один со слезами сидел, второй просто напросто обделался.

Особенно жутко было вспоминать, как у них лица менялись. Словно гутаперчивые, их лица меняли маски с необыкновенной скоростью. Наглость и уверенность в себе в доли секунды сменялась удивлением и шоком. Те в свою очередь превращались в страх, а затем и в ужас. Только что оба были уверены в своей полной безнаказанности и бравировали перед всеми своим мужеством, и вдруг оказались совершенно раздавлены. Ни первый, ни второй так и не смогли достойно принять смертный приговор.

Мишка тем временем «намахнул» стакан, и у него чуть глаза на лоб не вылезли. В горле тут же твердый ком встал, дыхание в груди сперло, еле-еле прокашлялся.

- Чего они туда черти добавили-то? Авиационное топливо что ли… Аж жгет все.

Сала из продуктового пайка зажевал, машинально отметив какой-то химический вкус. Американская помощь, похоже.

- Черт, вроде все правильно сделал, а все равно какое-то хреновое чувство… Б…ь, как будто своими руками им расстрельную статью выписал.

Да, все он прекрасно понимал. И то, что в любом случае нужно было заводской коллектив «чистить». И что, оба Сажина, наверняка, рано или поздно присели бы по уголовке, а может бы и под вышку попали. И что, для страны в конце концов старается, а не для себя родного. Только на душе все равно какой-то червячок шевелился и елозил, заставляя метаться из угла в угол.

- Это ведь на фронте все ясно и понятно. Этот в кителе мышиного цвета, значит, в него стреляй, а этого в зеленой гимнастерке не трогай. А здесь свои, да вдобавок зеленые пацаны. В башке у них просто дурь одна… Эх, мне бы времени побольше, я бы тут развернулся, как следует. Из их голов всю воровскую романтику одним махом вывел бы…

Под эти мысли плеснул еще раз на два пальца. Опрокинул стакан и снова сморщился, словно лимон надкусил.

- Они же на зоне совсем испоганятся. Чертова школа жизни… А сколько еще таких оболтусов есть и будет, особенно после войны?! Тысячи, десятки тысяч гавриков, оставшись сиротами и бездомными, станут ворьем, душегубами, фальшивомонетчиками, насильниками и всякой другой шелупонью... И оденут теперь этих двоих в телогрейку и ушаночку, и затянут они «Владимирский централ»…

Третья рюмка, особенно после толком не закушенной второй, сработала убийственно, ударив точно в цель. У Мишки вдруг ноги отнялись, когда он попробовал встать и дотянуться до фляжки с водой.

- Эх, ушаночку на голову…

И так живо представил, как братья Сажины горюют в, продуваемой северными ветрами, теплушке, что неожиданно затянул песню «Ушаночка». Душевная песня, из всего будущего шансона ему особенно нравилась, а потому и запомнилась.

- Бегут, стучат…

Бегут колесики гуськом.