– Je viens à toi, ma joie! (Иду, радость моя). – Не, не. Само вырвалось.
Антуанетта в пелеринах каких-то мокрых купала в деревянной бочке … Корыте? Ванной? Лохане? Купели? Это было похоже всё же на бочку, но низкую. Антуанетта купала в бочке наследника, полуторогодовалого Льва. Тот ревел в голос и дрыгал розовенькими ножками истошно при этом … плача. Все вокруг от этого дрыгания были мокрыми. Второго наследника, безымянного пока перепелёнывала тут же кормилица. Авдотья, кажется. Упитанная такая девка лет двадцати с хвостиком. Перепелёнывала после подмывания, при этом тряпицу в ту же бочку с наследником окуная. Это так себе санитария получалась. Не мудрено, что тут больше половина детей помирает.
Пётр Христианович чмокнул жену в ухо и вышел из этого маленького филиала ада. В каком кругу Фауста детскими криками пытали? Дом барский в памяти тоже слабо отражался. Граф Витгенштейн почти в нём и не бывал, все со своими полками время проводил, да в войнах участвовал. Помнил, что комнаты, как и у всех приличных графьёв, были анфиладами нанизаны вдоль дома. И дверей между ними не было. Сейчас прошёлся по ним. Все восемь штук прошёл. Что можно сказать? Можно сказать, что дом больше, чем был у Брехта в Спасске-Дальнем. Больше ничего хорошего сказать о нём было нельзя. Доски на полу, а не паркет, как у Зубовых. Стены тоже из досок, некоторые покрашены мелом. И лишь одна комната с большим столом – зала, должно быть, с паркетом, пусть и без узора, обычная ёлочка, и стены задрапированы вылянившими гобеленами и парчами. Убогость. Граф, мать его. Жили, можно сказать, на зарплату полковничью, а потом генеральскую, а теперь чего. Теперь на что жить жить-выживать?
Когда Пётр Христианович был ещё полковником, то поучал в месяц триста пятьдесят рублей, а став генерал-майором и шефом полка стал получать из казны четыреста семьдесят рублей.
Нет. Ничего это нам не говорит. Брехт уже, расспрашивая и Зубовых и Прохора с Шахерезадой, примерно такую математику развёл. Нужно пересчитать попробовать все исходя из цены грамма серебра. Драгметаллы же универсальная валюта.
Итак: Серебряный рубль 1768 года чеканки, самый стабильный и имевший в XVIII веке большее хождение, чем золотой, содержал 18 граммов серебра. А сколько стоило серебро в 2021 году? Правильно – около 45 рублей. То есть, если взять и попытаться умножить 18 на 45, то получим примерно 800. Попытаемся эту цифру использовать как коэффициент.
Булка хлеба стоила копейку. Сейчас около сорока рублей. Не получается. 40 умножить на сто будет аж мать её, 4000. Бутылка пива стоила зато 38 копеек. Попробуем ещё раз. 38 умножим на 800 и на сто разделим. Получим триста рублей. Вот пиво подешевело. В два раза. А вот ещё человек стоил около ста рублей, взрослый. Умножим 100 на 800, получим 80000 рулей, а доллар это восемьдесят рублей. Разделим. Тысячу баксов. И проститутка выходит не на всю ночь, а на всю жизнь твоя. Подешевели девки. А тьфу, подорожали.
Всё. Запутался Иван Яковлевич. Главное-то в чём. А в том, что получал он в год, если на современные деньги, пусть и примерно пересчитать – 470 умножить на 800 будет почти триста семьдесят тысяч рубликов в месяц. Это если на деревянные перевести. А чего? Не плохо. Нормальная зарплата, можно жить и жену содержать с чадами и домочадцами. А теперь, после отставки без пенсии, нужно жить на доходы от нищей деревеньки в Нечерноземье, где дохода в год крестьяне две копейки приносят. Может, и больше, но это никак не сопоставимо с зарплатой генерала.
Нужно было искать пути к обогащению. Поляка – будущего свояка ограбить? Обязательно. Только не в одиночку же. Нужна команда. Пётр сел на неудобное, маленькое для него кресло и задумался.
И не получилось. Шевельнулось в нём что-то от графа прежнего. Исконно – посконное. Конезаводчик же. Решил сходить посмотреть, как там его конезавод поживает. Все три «фризы» уже должны были жеребят принести. А как породу назвать – Витгенштейновский рысак. Фу-Фу. Никто не купит. Нужно чего покороче и броское эдакое. Ладно, как тётечка одна сказала: «Я подумаю над этим завтра».
Событие двадцать первое
– Mon amour je suis allé à l"écurie! (Любовь моя я пошёл на конюшню) – на автомате прочирикал Пётр Христианович проходя мимо орущей бани импровизированной. Потом вернулся и ещё раз чмокнул «жену» в ухо.
Вышел из дома и опешил. Брехт ничего такого делать не хотел, тем более говорить этот бред на французском языке. Остались в нём частички Витгенштейна и теперь так сказать на своей территории стараются завладеть его новым телом. И чего. Бороться? Так, может, это помощь наоборот? Посмотреть надо. Пока ничего плохого не произошло.
В конюшню же шёл, вот и скатертью дорога. Идти далеко не пришлось. Вообще, подсобное хозяйство выстроено эдаким каре. За домом обнаружилось два строения стоящих поперёк, но к дому не примыкающие. В одном и были размещены лошадки. Облака – белогривые лошадки. Тьфу. Фризы же. Облака – черногривые лошадки. Нет. Не пелось. Вот, в правую сторону от дворца и находилась конюшня. И запах соответствующий и игогоконье слышится.
Со свету – темновато в конюшне. А нет – в конном заводе. Прямо у входа стояли два конюха, старый и новый и мерились пиписьками. В прямом смысле этого слова. Стояли, высунув свои органы и орошали столб с разных сторон. О времена! О нравы! (O tempora! O mores!). Цицерон прав был.
– Устроили новых жильцов, хватило места? – решил не дожидаться конца журчания Пётр Христианович.
Конюхи вздрогнули и не туда направили … Бог им судья.
– Так точно, Ваше сиятельство, первым пришёл в себя цыганистый конюх. – Жеребят пришли посмотреть?