– Стой, не всё ещё. Вот, держи листок. Там я нарисовал, ну, как мог, мундир новый. Мне нужно два таких. Один из хорошего зелёного сукна. Желательно, цвета сосновой хвои. Второй тоже зелёный, но цвета жухлой жёлто-зелёной травы. Найдутся такие материи? В глаза смотри! – Пётр Христианович отдал портному рисунок с формой типа «афганки».
– Я постараюсь, Ваша Светлость. – Хотел опять Брехт про старание на горшке ввернуть, но передумал. Не поймёт француз и обидится, сошьёт плохо.
– Не всё ещё. То же самое, ну, насколько это возможно, из плотной хлопковой ткани. Тоже двух цветов. В сукне летом на Кавказе жарко. Да, и вот такие рубашки тоже обоих цветов по дюжине. – Брехт выдал ещё один рисунок с гимнастёрками, к которым привык в тридцатых годах.
– Ого, мне нужно будет помощников нанимать. – Обрадовался Оборванец.
– Нанимай. Скоро приедут мои … друзья с Кавказа, а их чуть не два десятка человек и всех нужно будет обшить. Пока больше ни у кого заказы не принимай, я тебя работой на всю жизнь обеспечу. Только, Жером, смотри гнилую материю не подсунь. Я только с виду большой и злой, а так я на самом деле, очень злой. Чуть что – сразу из петушков каплунов делаю.
– Я не Жером, Ваша Светлость, – отступил на шаг портной, хозяйство прикрывая.
– Напрасно. Будешь Жеромом. Жером Лагуэкс! Звучит?!
– Звучит, – кивнул, отступив ещё на шаг, Оборванец.
Событие пятьдесят четвёртое
Делать в Петербурге было нечего. Идти снова к больному и распространяющему палочки Коха младшему Барбе не хотелось. В голове-то осознание было, что столько этих палочек уже вглотнул и вдохнул, что ещё несколько миллиардов уже не так важны, но всё одно – сыкотно. К тому же хоть и не микробиолог, а физик, знал, что все эти вирусы и бактерии мутируют постоянно, а ну как у Морана самая заразная мутация. Рано умирать, столько дел недоделанных. Отправил к нему доктора из газет выуженного, но сказал перед этим, чтобы не умничал, а приготовил отвары из тех трав, что ему с собой Матрёна дала. И порошок медведковый с мёдом ещё выдал.
Решил Пётр Христианович, что раз уж в Питере, то наведаться к старшему Чичагову и поузнавать, как два Чичаговских училища в Петербурге и Выборге поживают. Василий Яковлевич постарел, совсем седой стал, но бодро ходил по небольшой комнатке, в которой Брехта принимал, и рассказывал, как с пацанами на шлюпке чуть не утонул. Соревнования устроил между выборгскими курсантами и петербургскими, а сам на одной из шлюпок рулевым решил быть. Ветер не учли, и при повороте волна стала захлёстывать шлюпку, пацаны перепугались и к одному борту все бросились.
– Это хорошо, что весу в них чуть. Утопили бы и меня и себя. Кхе. Кхе. – Нет, это не чахотка. Это смех такой.
– Василий Яковлевич, а вы что плавать не умеете? – опешил Брехт.
– Моряки ходят.
– Под себя ходят! – не сказал, конечно. – Я про плавание в воде, без всяких кораблей и лодок, как дельфины.
– А это. Нет. Не обучен-с. – Обиделся.
– А я вот умею. Нужно будет вам найти в Петербурге или Выборге людей, что умеют плавать и обучить пацанов, курсантов, то есть.
– Ох, дожить до лета надо. Семьдесят шестой годик пошёл. – Но тут же вскочил адмирал и опять по комнате круги стал нарезать, на этот раз рассказывая про свои две попытки пройти из порта Кола на Камчатку. Было желание у наших освоить Северный Морской путь на Дальний Восток. Даже планы стал строить Чичагов, что нашёлся бы опытный моряк, да заинтересовал бы Александра, так он ему все записи свои передаст.