— Днём 11 фримера эти деревни занимали только два батальона — Корсиканских стрелков. Это около пятисот человек и Стрелков По. Их порядка трёхсот человек. — «Радостно» сообщил полковник Пуже.
— 11 фримера? Ты ври да не завирайся барон, а то сейчас дам команду Ефиму сломать тебе пару пальцев, — не могло такого быть. Эти восемьсот человек не могли сдерживать тридцать с лишним тысяч русских и австрияков.
— Первого декабря! Не надо пальцев, я привёз приказ, вернее вёз его, точнее, привёз и ехал в полк, когда меня схватили ваши разбойники, — затараторил испугано полковник.
— И? — Брехт рассматривал ордена. Заслуженный. Вон, сколько.
— Бригаде Мерля из дивизии Леграна было приказано защищать Тельниц и Сокольниц, а Фриану вместо того чтобы идти на Турасский лес, отныне предписывалось двигаться на помощь Мерлю.
— То есть, вот этот шум и есть подход ваших войск. Бригада это сколько человек?
— Тысячи три. А всего в дивизии генерала Клода Леграна 11 батальонов и больше восьми тысяч человек и 8 орудий — Полковник попробовал унять капающую всё ещё из носа кровь. — Что вы собираетесь со мной делать, месье? Оставьте мне жизнь!
— Подумаю. Слушай, скажи мне, Франсуа, чего интересного, чтобы я понял, что ты полезный для нашего дела человек.
— Для вашего дела? — всхлипнул француз.
— Да, для дела справедливого мироустройства. Мир хижинам, война дворцам.
— Вы якобинец, месье?
— Я сам Якоб. Тьфу, Яковлевич. Давай, поведай мне самую главную буржуинскую тайну.
— Я не знаю, а хотите, месье я зачитаю вам прокламацию, что читал пару часов назад солдатам.
— Прокламацию?
— Да, — полковник полез за пазуху синего мундира, залитого чернеющей кровью, и вытащил написанную от руки страничку на плохой рыжеватой бумаге. Брехт такую делает из тростника в Астрахани.
— Читай. Интересно. Психи они вечно прокламации пишут.
— Я приказал выдать солдатам сто грамм крепкого вина и прочитал обращение к ним императора. Вот оно:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отомстить за австрийскую ульмскую армию. Это те же батальоны, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы преследовали до сего места. Позиции, которые мы занимаем, могущественны, и в то время, когда они двинутся на наши батареи, я хочу атаковать их фланги". Солдаты! Я сам буду руководить вашими батальонами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесёте в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идёт речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести нации.
Под предлогом увода раненых не расстраивать рядов! Каждый пусть будет проникнут мыслью победить этих наёмников Англии, воодушевлённых такой ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы сможем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня».
— Хороший ты человек, полковник. Сейчас навёл меня на мысль, как лишить французов императора. — Брехт, потёр руки. — Ефим уведи этого в лазарет. Пусть его обмоют и снотворного со слабительным дадут.