Сама-то я вовсе не набожна и особо не суеверна, но в дни Великого очищения стараюсь выполнять положенные ритуалы. Вот и Наставница, как бы ни была занята, дважды в году обязательно выкраивала часок для посещения храма.
Добираюсь как раз вовремя. Отдаю на воротах три тысячи иен[24] — подношение богам для участия в церемонии. Получаю новое о-хараи.
Уже перед самым храмом прохожу по тропинке сквозь кольцо Ти-но-ва́[25] — огромное, из колючих стеблей осоки — и в этот миг ощущаю: вот оно и пришло, настоящее лето! Пронзительная синева над головой как будто распахивается еще шире, сияет еще лазурнее.
«А ведь год в Камакуре и правда начинается с июля!» — внезапно думаю я. И, обернувшись, смотрю, как пара коршунов гордо парит в небесах по ту сторону зазубренного кольца.
Мелкими шажками я выписываю на тропинке восьмерку — вперед, назад и снова вперед — и таким образом трижды прохожу через кольцо Великого очищения. Служительница-мико́ угощает меня храмовым саке. Я делаю глоток, и «напиток богов» как будто ослабляет узлы, что уже так долго стягивали мое сердце. Небесная синь, став совсем бездонной, готова принять меня с головой.
Возвращаюсь навеселе, ноги чуть заплетаются, но прежде чем зайти в дом, вешаю над входной дверью свежее о-хараи. Вот теперь, с новым настроем, и можно встретить лето как полагается…
Вокруг — никого, и я в одиночку бормочу себе под нос: «С Новым годом, о боги!» Уж не знаю, долетает ли мой голос до адресатов, но в тот же миг налетает ласковый южный ветерок — и голубые ленточки, радостно встрепенувшись, пританцовывают у меня перед глазами.
А уже со следующего утра, словно подтверждая приход настоящего лета, начинают трещать цикады. Чудеса: еще вчера от них не было слышно ни звука, но стоило перевернуть страницу в календаре, как их свиристение заполнило собой все вокруг. Да, в этом году, благодаря тому, что сливовые дожди отшумели так рано, настоящее лето и правда началось с первого же дня июля.
Хотя, конечно, стоит признать: лето для нашего магазинчика — время спячки средь бела дня. Да что магазинчик! Вся Камакура под палящим солнцем словно вымирает. Какое-то оживление еще можно заметить вокруг вокзала, но все эти люди едут из города прочь: их цель — морские пляжи Юигаха́ма или Дзаймо́кудза[26]. Вот и в гортензиевых садах вокруг храма Мэйгэ́цу к началу июля все цветы либо срезаны, либо уже отцвели, и отдыхающим там делать особо нечего. В городе такое пекло, что всякое желание разглядывать достопримечательности испаряется.
И поскольку за конторкой остается только носом клевать, я пропадаю в задней части дома, пытаясь разобрать вещи, оставшиеся после смерти Наставницы. Какую-то их часть разобрала тетушка Сусико, но много всего так и валяется без толку по всем углам.
Все, что можно хоть как-то продать, забрал бы старьевщик. Да только ни одно из «сокровищ» Наставницы исторической ценности не имеет. Почти все это — никому не нужные, выцветшие бумажки. Среди которых, похоже, затесались и мои каллиграфические экзерсисы. Я сгребаю их, кучка за кучкой, в очередной мешок для мусора. Слава богу, хотя бы звонок в этом доме устроен так, что, если придет посетитель, колокольчик зазвякает даже на заднем дворе.
Рабочий день в «Канцтоварах Цубаки» — с полдесятого утра и до захода солнца. В тот вечер солнце уже садилось, и я готовилась закрывать магазин.
Но тут зазвенел колокольчик. Один раз, потом другой.
Выскочив из подсобки, я поспешила обратно к кассе — и обомлела. Передо мной стояла женщина глубоко за шестьдесят. На первый взгляд — классическая «мадам Камакура». Но при этом совершенно мне не знакомая.
Ее миниатюрную фигурку облегало платье с рукавами-буф, темно-синее в белый горошек. И даже зонтик в ее руках был подобран в тон платью — темно-синий, с такими же горошинами. Элегантная соломенная шляпка, белые кружевные перчатки — ну просто ходячая реклама новомодных кефиров «Ка́льпис»[27].
— Добро пожа… — начала было я, но Мадам Кефир прервала меня на полуслове.
— Сегодня утром в семье господина Суна́ды скончался бедный Конноскэ́! — внезапно сообщила она.
Видимо, хочет заказать соболезнование, догадалась я. По крайней мере, на покупательницу канцтоваров она уж точно не похожа. Что-что, а такие нюансы я умею различать не хуже Наставницы.
Как и указано на вывеске, «Канцтовары Цубаки» — всего лишь маленькая лавочка, торгующая писчими принадлежностями. О том, что здесь оказывают услуги писца-каллиграфа, знают лишь соседи по нашей улочке да старые завсегдатаи, каких по пальцам пересчитать.
— Кон… но… скэ? — переспросила я.