Ледяное забвение

Начав 10 мая 1940 года вторжение в Бельгию, Нидерланды и Францию, вермахт в течение месяца разгромил французские войска, обратив в бегство британские экспедиционные части. Но больше всего исходу кампании удивлялись участники Первой мировой войны: их поразила низкая боеспособность французской армии и несостоятельность ее командования. Гитлер тоже был поражен этим, и уже 18 июня ему передали желание французов заключить перемирие. Фюрер повелел участвовать в первом заседании главнокомандующим трех видов войск вермахта, а также Кейтелю и имперским министрам Гессу и фон Риббентропу.

Гитлер уже давно представлял себе сцену реванша над Францией, и теперь его обуревало желание сыграть в ней историческую роль. По его приказу через пролом в стене музея вывезли тот самый железнодорожный вагон, в котором было подписано унизительное для Германской империи перемирие, и установили этот вагон в Компьенском лесу на той самой лужайке, где он находился в 1918 году, а памятник с поверженным немецким орлом был задрапирован полотнищем.

21 июня 1940 года около трех часов дня в Компьен прибыл Гитлер в сопровождении высших военных и гражданских чинов рейха. Выйдя из автомобиля, он направился сперва к гранитному монументу в центре площадки, на мемориальной плите которого было начертано: «11 ноября 1918 года здесь была побеждена преступная гордость Германской империи, поверженной свободными людьми, которых она пыталась поработить».

Гюнтер Келлер, снимавший на свою ручную кинокамеру это историческое событие, записал позже в своем дневнике о впечатлении, которое произвел на фюрера этот памятник разгрома кайзеровской Германии: «Подойдя к монументу, Гитлер остановился перед ним, широко расставив ноги и подбоченившись. Молча прочитав надпись, он, всем своим видом изображая крайнюю степень презрения, прошелся по мемориальной плите. При этом его лицо выражало не только презрение, но и злость, вызванную, вероятно, тем, что он не мог стереть одним пинком своего сапога эту вызывающую надпись».

Отдав приказ снести памятник, Гитлер вошел со свитой в исторический вагон и уселся в то самое кресло, в котором двадцать два года назад восседал французский маршал Фош. Через несколько минут в вагон ввели французскую делегацию, и Кейтель начал зачитывать условия перемирия.

После оглашения преамбулы текста перемирия Гитлер и сопровождавшие его лица демонстративно вышли из вагона и сразу отбыли. Переговорами, затянувшимися до 22 июня, продолжил руководить Кейтель. Все было организовано так, чтобы как можно сильнее унизить поверженных французов. Им было заявлено, что немецкий проект перемирия является окончательным и должен быть принят или отвергнут как единое целое.

В ночь с 24 на 25 июня о заключении перемирия было объявлено по радио. Во Франции огромная масса беженцев, запрудившая все дороги, начала возвращаться в родные места. Гитлер использовал это время для нескольких поездок по оккупированной Франции. Он посетил район боев Первой мировой войны и обелиск павшим у Лангемарка, а также другие памятные с тех времен места. Вместе с двумя однополчанами по той войне фюрер побывал на своих старых позициях неподалеку от Реймса. Затем он неофициально вылетел в Париж, где провел лишь несколько ранних утренних часов. В свою свиту он включил людей, разбирающихся в искусстве, в том числе Альберта Шпеера, Арно Брекера и архитектора Германа Гислера.

Прямо с аэродрома Гитлер направился в Гранд-опера и, гордый своими познаниями, сам был гидом в экскурсии по зданию театра. Потом его кортеж проехался по Елисейским Полям, задержался у Эйфелевой башни. В Доме инвалидов Гитлер долго простоял перед гробницей Наполеона, после чего высказал пожелание перевезти саркофаг сына Наполеона, герцога Рейхштадского, из Парижа в Вену. Повосхищавшись ансамблем площади Согласия, он поехал вверх на Монмартр, где назвал уродливой церковь Сакре-Кер. Поездка заняла всего три часа, но Гитлер назвал ее «сбывшейся мечтой его жизни».

В начале июля Берлин приветствовал своего фюрера бурей восторга, морем цветов и колокольным звоном. На улицах везде реяли флаги со свастикой, вывешенные из окон и развевающиеся на крышах. Жители Берлина пребывали в полнейшей эйфории. Самому фюреру триумфальное завершение французской кампании принесло и без того уже не знавшее удержу чувство самоуверенности в своем предназначении.

Спецпоезд Гитлера прибыл на Анхальтский вокзал, где его в полном составе ожидало имперское правительство. Геринг произнес несколько глубоко взволнованных слов приветствия. Фюрер обошел фронт почетного караула и затем, стоя в открытом автомобиле, под возгласы невероятного восторга и аплодисменты высыпавших на улицы берлинцев проехал в рейхсканцелярию по сплошному ковру из цветов. На Вильгельмплац стояли огромные толпы, своими нескончаемыми выкриками люди заставляли его во второй половине дня не раз выходить к ним на балкон. Для чествования Гитлера в имперскую канцелярию прибыло огромное число посетителей — министров, гауляйтеров и прочих нацистских бонз. Генералы вермахта на этих торжествах не присутствовали.

Отсняв проезд Гитлера по ликующему Берлину, Гюнтер направился прямо к Остеру домой, где застал его в состоянии тягостной озабоченности и напряжения.

— После наступления Гитлера на западе лорд Галифакс заявил моему человеку в Ватикане, что союзные державы больше не выражают готовности пойти на контакт с германским Сопротивлением и он, мол, начинает сомневаться в том, что среди немцев вообще существуют порядочные люди, которым можно доверять, — объяснил Остер причину своего мрачного настроения.

— Ну и черт с ним, с этим Галифаксом! — отмахнулся Гюнтер. — Толку нам от этого Запада все равно никакого. Франция сдалась фактически без боя, а британская армия еле ноги унесла на свой любимый остров. Так что борьба с режимом — это наше внутреннее дело и на чью-то помощь извне нечего и надеяться.

— Согласен. Но сейчас мы оказались в ситуации, когда любой вариант развития событий повлечет для нас весьма негативные последствия. Победа Гитлера усилит нацистский режим как в Германии, так и на захваченных европейских территориях. Поражение отдаст Германию на растерзание победителей. Такой вот выбор — между молотом и наковальней.

— Мне сегодня ясно одно: армия и народ поддержат переворот лишь в том случае, если из-за Гитлера им придется вкусить горечь поражения.

— Активное использование армии в ходе переворота невозможно без согласия на это высшего военного руководства. И побудить их к действиям можно лишь единственным путем — поставить перед свершившимся фактом устранения Гитлера. Поэтому вопрос о покушении на фюрера для нас теперь главный. Я, во всяком случае, других способов свержения нацистского режима, кроме как убить Гитлера, не вижу! — убежденно произнес Остер.

— Фюрера охраняют так, что организовать успешное покушение на него просто нереально. И ты сам это прекрасно знаешь, — заметил Гюнтер. — Но даже если Гитлера каким-то образом удастся устранить, вряд ли это приведет к свержению нацистского режима. Главой Третьего рейха автоматически станет преемник фюрера Геринг, которого наверняка поддержит люфтваффе. Да и верное Гитлеру кригсмарине тоже будет на стороне преемника фюрера, а не оппозиции. Так что очень сомнительно, что убийство Гитлера подвигнет высшее руководство вермахта использовать армию для переворота.

— Ты прав, к сожалению, — сказал Остер. — Люфтваффе и военный флот не поддержат переворот. Геринг же единственный человек из ближайшего окружения Гитлера, который мог бы претендовать на популярность среди немцев. И если бы он возглавил правительство, это придало бы перевороту видимость законности. Его личная моральная нечистоплотность, коррумпированность и циничная беспринципность отчасти компенсируется тем, что он всегда был сторонником достаточно взвешенной внешней политики и противником наступления на западе, хотя открыто бросить вызов фюреру не рискнул бы. И когда в оппозиции обсуждался вопрос, с Герингом или без него, все были согласны лишь в том, чтобы предоставить Герингу выбор: поддержать военный переворот или нет можно будет лишь после его успешного завершения.

— Так, может, стоит уже сейчас попробовать выйти на Геринга? — предложил Гюнтер. — Я, кстати, знаком с его младшим братом Альбертом. Он ненавидит Гитлера и национал-социализм, и, когда нацисты пришли к власти, Альберт демонстративно отправился в добровольное изгнание в Австрию, а потом помог многим людям уехать из Германии. И хотя Герман Геринг называет своего младшего брата «паршивой овцой» за его антинацистские взгляды, у них сохранились теплые семейные отношения. Более того, нацист Геринг, зная, что Альберт помогает евреям, просит его только о том, чтобы он был с этим поосторожнее. А когда сам Герман столкнулся с проблемой, связанной с «еврейским вопросом» — при назначении своего заместителя, у которого мать была немкой, а отец оказался евреем, — он просто заявил: «Кто здесь еврей — в люфтваффе решаю я!», — и вопрос был закрыт. И если выбирать из двух зол, то Герман Геринг меньшее зло, чем фанатичный антисемит Гитлер.

— Я наслышан об Альберте Геринге. В гестапо на него собрано целое досье, а его старший брат Герман Геринг только успевает выпутывать младшего из неприятностей, в которые тот постоянно попадает. Чего только стоит история о том, как младший Геринг в знак протеста против издевательства штурмовиков над пожилыми еврейками, которых под улюлюканье толпы заставили отскребать булыжники венской мостовой, взял щетку у одной из женщин, опустился рядом с ними на колени и начал скрести сам. Не каждый решится бросить такой вызов головорезам СА. Геринг, не Геринг — штурмовики разбираться бы не стали и запросто могли избить и арестовать любого, кто станет на их пути. И только родство с рейхсмаршалом Герингом спасает пока Альберта от гестапо. А что касается самого рейхсмаршала, то делать серьезную ставку на него не стоит. Генералы настроены против главнокомандующего люфтваффе очень враждебно из-за высокомерия и пренебрежения, с которым Геринг относится к другим видам вооруженных сил. И когда Гальдер был готов пойти на переворот, если Гитлер не откажется от планов наступления, он предложил, чтобы в число тех ведущих нацистов, кого следовало уничтожить, помимо Гитлера и Риббентропа, был также включен и Геринг. А его младший брат Альберт, безусловно, заслуживает уважения, — признал Остер.