При монтаже этой ленты она проигнорировала требование Геббельса не показывать чернокожих спортсменов в фильме об Олимпиаде слишком часто и старательно убрала из нее все намеки на национал-социализм.
Сам фюрер, открывший Олимпийские игры под торжественный звон олимпийского колокола, в фильм, конечно, попал. Вошли в ленту и кадры торжественного прохождения олимпийских делегаций мимо почетной трибуны Гитлера, во время которого представители Греции, Австрии, Италии, Франции и самой Германии вскидывали руки в нацистском приветствии.
Мировая премьера «Олимпии» состоялась во Дворце киностудии УФА в день рождения Гитлера 20 апреля 1938 года. Фюрер прибыл на премьеру с Геббельсом и Риббентропом и занял место в центральной ложе. По окончании первой серии аплодисменты перешли в овацию, и Гитлер первым поздравил Лени с успехом и заверил ее в том, что она создала шедевр, за который ей будет благодарен весь мир.
Завершил премьеру торжественный прием в зале Министерства пропаганды, на который Лени Рифеншталь была приглашена со всей ее киносъемочной группой. Присутствующий на этом мероприятии рейхсканцлер Гитлер похвалил всех ее сотрудников и каждому из них пожал руку. Знал бы Гюнтер, что ему придется «ручкаться» с фюрером, он бы, скорее всего, проигнорировал это мероприятие. Но когда Гитлер протянул ему руку, Гюнтер не мог не отозваться на рукопожатие, хотя его так и подмывало оставить протянутую рейхсканцлером руку висеть в воздухе. Рукопожатие Гитлера было скорее мягким, чем крепким, но весьма энергичным. Оказавшись лицом к лицу с фюрером, Гюнтер ничего демонического в нем не увидел.
Также не произвел на Гюнтера особого впечатления и маячивший за спиной Гитлера пресловутый рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, заявивший не без самодовольства: «Я знаю, что в Германии есть некоторые люди, которым становится плохо, когда они видят наш черный мундир, мы понимаем это и не ожидаем, чтобы нас любили». Даже облаченный в иссиня-черную эсэсовскую форму «магистр Черного ордена» рейхсфюрер СС со своей мещанской крысиной мордочкой в старомодном пенсе был так же мало похож на голубоглазо-белокурого арийца, как и маниакально-истеричный Гитлер, провозгласивший себя «вождем всех немцев».
Гюнтер же был как раз таким, каким нацистская пропаганда представляла «истинного арийца», хотя, разумеется, не знал, смешению каких рас он обязан своей эталонной «арийской» внешностью: высокого роста блондин с правильными чертами лица, с узкими бедрами и широкими плечами. Только он не заблуждался насчет того, что все нацисты — его личные враги и враги всего того, что для него было дорого. Главным же его заблуждением было то, что поначалу он воспринимал ефрейтора Гитлера с его бандами штурмовиков СА[8] не очень серьезно, что было весьма распространенной тогда ошибкой противников нацизма. Теперь, когда фюрер заполучил абсолютную власть в Германии и концлагеря стали обычными государственными учреждениями, всем законопослушным немцам предлагалось привыкнуть к ним и держать язык за зубами. Любое коллективное сопротивление гитлеровскому режиму сделалось невозможным, а личный протест против нацистов стал формой самоубийства.
В горах Гюнтеру хватало безрассудства и смелости пройти без страховки отвесную стену, с которой в любую секунду он мог сорваться в пропасть. Но то в горах, где он полной грудью вдыхал пьянящий воздух абсолютной свободы. Стоило же спуститься в долину, и в воздухе сразу начинало ощущаться что-то давящее, тяжелое, что зависело не только от погоды. В преддверии прихода нацистов к власти общественная атмосфера в гитлеровской Германии стала такой ядовитой и удушливой, что трудно было дышать. Появилось что-то пугающе новое в той внезапной непримиримости и готовности к ненависти, которая вспыхивала в политических спорах рядовых обывателей.
Как профессиональный гид, Гюнтер проводил больше времени в горах, чем на равнине, и старался держаться подальше от политики, но теперь его аполитичность могла быть воспринята как политическая демонстрация против воцарившегося в Германии гитлеровского режима. И как бы он ни отгораживался своей аполитичностью от наступивших реалий, в повседневной жизни никуда от нацистов было не деться. Их грязно-коричневая форма, их марши и факельные шествия под вопли «Хайль!», озлобленные, тупые морды подонков из СА заполонили улицы, на которых представители этого кровожадного плебса чувствовали себя хозяевами жизни. «Коричневорубашечники», наделенные полномочиями как «вспомогательные отряды полиции», могли вломиться ночью в твой дом и отволочь беззащитных сонных людей в пыточные подвалы. Бандиты и убийцы из СА унижали, арестовывали и убивали без суда, а рейхсканцлер Гитлер, отличавшийся чрезвычайной грубостью речей, мог теперь ежедневно с неприкрытой жестокостью публично обрушивать на евреев совершенно дикие, бредовые оскорбления и небывало жуткие угрозы. И вся эта дикость воспринималась миллионами немцев как должное, ведь они верили, что только фюрер способен вызволить Германию из тисков экономического кризиса, превратившего почти пять миллионов человек в безработных.
Гюнтер, к своему стыду, спасовал перед нацистами при первом же с ними столкновении, когда штурмовики ворвались в библиотеку с воплями «Хайль Гитлер!» и потребовали, чтобы «неарийцы» немедленно освободили помещение.
У Гюнтера к горлу подкатил неприятный комок. Что он мог сделать против этой банды головорезов? Как ему сохранить собственное достоинство? Дабы игнорировать бесцеремонно вторгшихся в читальный зал «коричневорубашечников», он потупил глаза и уставился в раскрытую перед ним книгу. Когда штурмовик добрался до него и в упор спросил: «Вы ариец?», Гюнтер, ни секунды не раздумывая, ответил: «Да!» — хотя сам не придавал этому никакого значения. Вопрошавший, изучающе взглянув на его безупречной формы нос, ретировался. И лишь мгновение спустя Гюнтер осознал, какое он сейчас испытал унижение. Ради того чтобы нацисты оставили его в покое, он ничтоже сумняшеся прогнулся перед каким-то коричневым ублюдком, не имеющим права задавать ему подобные вопросы. Гюнтер сам от себя не ожидал, что проявит такое малодушие перед лицом ненавистного ему врага. Его самолюбие потерпело сокрушительное поражение, от которого он вряд ли теперь сможет оправиться.
Обуреваемый приступами самобичевания, он вышел на улицу. Побродил бесцельно по Берлину, жизнь в котором, казалось, почти не изменилась в первые месяцы нацистского господства. Беззаботно фланирующие по улицам горожане, переполненные кинозалы, театры, кафе, танцующие пары в садах и на танцплощадках — все это создавало иллюзию нормальной жизни. Дабы отвлечься от мрачных мыслей о пережитом личном позоре, Гюнтер направился в литературное кабаре «Katakombe». На сцене этого маленького ресторанчика в непринужденной обстановке выступали со стихами, пародиями, песенками и скетчами их авторы-исполнители. Вел вечер популярный в Берлине конферансье Вернер Финк, прославившийся своими дерзкими шутками в адрес нацистов. Причем он делал это настолько тонко, виртуозно используя в своих каламбурах игру слов, что власти пока затруднялись его прищучить. Жало его иронии было предусмотрительно скрыто, иначе не сносить бы ему головы.
Маленького роста, с добродушным лицом, Финк вовсе не походил на героя, и этот маленький человек, природной сутью которого была беззлобная доброта, имел подлинное мужество не скрывать своих убеждений. Он не боялся говорить о нацистских лидерах в столице гитлеровской Германии, заставляя информаторов гестапо записывать каждое его слово. В репризах Финка упоминались концлагеря, обыски, аресты и накрывший Германию всеобщий страх. Его насмешки по этому поводу были несказанно печальными, и в то же время они приносили зрителям утешение.
Вернер Финк и его литературное кабаре остались оплотом добросердечности в пораженной нацизмом Германии. Его юмор был мягким и грациозно легким. Финк мог, казалось, запутаться в словах, и публика, подыгрывая, завершала его предложения. В этот вечер в зале собрались запуганные «коричневым» террором горожане. Финк смешил их своими репризами на злобу дня, и они от души смеялись. Гюнтер никогда не слышал, чтобы публика так смеялась. Это был смех новорожденного сопротивления, преодолевший страх и отчаяние. Осознание угрозы того, что в любую секунду с улицы к ним могут ворваться в зал штурмовики СА и арестовать зрителей и исполнителей, придавало силу этому смеху. А если бы «коричневые» и ворвались, публика как ни в чем не бывало продолжила бы заливаться смехом. Невероятным образом Финку удалось возвысить всех над опасностью и страхом.
Из кабаре Гюнтер вышел с надеждой, что режим, над которым начали смеяться, долго не продержится. Однако его оптимизм оказался преждевременным. Спустя всего четыре месяца после прихода Гитлера к власти в газетах сообщили о символическом сожжении книг. Вакханалия началась одновременно во всех университетских городах Германии. Сначала прошли митинги, а с наступлением темноты начались факельные шествия. Само сожжение книг состоялось с одиннадцати вечера до полуночи, во время которого немецкие радиостанции вели прямые трансляции, восторженно комментируя происходящее.
Вечером 10 мая 1933 года Оперная площадь в Берлине представляла собой мрачное зрелище времен Средневековья. Там пылал гигантский костер из книг авторов, «не соответствующих» идеологии национал-социализма. Инициатором этой «Акции против негерманского духа» выступил «Союз немецких студентов». Представители студенчества бросали в огонь «вредные» книги под немецкие марши и патриотические песни, «клятвы на огне» и специальные речовки. Они с воодушевлением сжигали книги писателей, представляющих цвет не только немецкой, но и мировой литературы. В костер отправлялись книги таких всемирно известных писателей, как Генрих Гейне, Бертольд Брехт, Томас Манн, Стефан Цвейг, Ремарк, Фейхтвангер, Хемингуэй, Джек Лондон, Ярослав Гашек. Присутствовавший при этом новоиспеченный министр пропаганды доктор Геббельс с пафосом восклицал: «Немецкая нация очищается!»
Мракобесие немецкой молодежи, учинившей публичное надругательство над лучшими произведениями мировой и немецкой литературы, не вызвало заметных протестов как в среде самого студенчества, так и среди профессуры. Поэтому надежды Гюнтера на возрождение сопротивления оказались иллюзией.
После устроенного нацистами зловещего шоу с публичным сожжением книг немецкие книголюбы обнаружили, что мир книг оказался для них смертельно опасен. Они засунули книги опальных писателей во второй ряд своих книжных шкафов, а если и осмеливались обсуждать последние романы попавших под запрет авторов, то переходили на конспиративный шепот, будто заговорщики.
Когда в Германии жгли книги, Гюнтер катался на лыжах в Швейцарских Альпах, где в это время завершались съемки для фильма «S.O.S! Айсберг». В основном это были игровые сцены с собаками в упряжках, и у Лени Рифеншталь часто случались длительные перерывы, во время которых она в компании Гюнтера и других горнолыжников, участвовавших в съемках горных фильмов, совершенствовалась в технике скоростного спуска. По окончании съемок все, кто стоял на лыжах, совершили чудесный спуск от заснеженной седловины вниз по леднику до альпийских лугов.
Вернувшись в Берлин, Лени, как и Гюнтер, была потрясена произошедшими в Германии событиями. Ведь в горах им ничего не было известно о сожжении книг и первых бойкотах евреев во всех немецких городах.
Лени особенно обидно было за Ремарка, в адрес которого, по свидетельству очевидцев, студенты-нацисты скандировали одну из своих «огненных речовок»: «Нет — писакам, предающим героев Мировой войны! Я предаю огню сочинения Эриха Марии Ремарка».
ebooksa