Имение располагалось не так уж далеко от города, но шоссе петляло между озёрами, ныряло в лес и как бы стремилось запутать незадачливого странника. Таксист доставил меня к воротам усадьбы, взял деньги за проезд и умотал обратно. Я мог бы, наверное, доплатить ему за ожидание, но фиг его знает, сколько времени придётся искать папочкин сейф. На худой конец заночую в доме. Приходилось мне спать и не в таких условиях. В бытность великим магом вырубался в седле боевого скакуна, на подстилке из листьев в лесу, скальных козырьках, в пещерах, на берегах рек и морей. Что уж говорить про вонючие корабельные трюмы и кибитки кочевников-ланкинов…
Эх, молодость.
Осматриваю свои владения.
Сплошные поля да озёрная гладь. Прямо передо мной — распахнутые настежь ворота. Забор высокий, добротный. Камень и кирпич. Имеется камера, но она мертва. Сразу за воротами начинается благоустроенная территория. Газон, подъездная дорожка, чайный домик, скамейки и невысокие фонари. Память любезно подсказывает, что по ту сторону особняка стоят домики слуг и охранников, технические сооружения, склады и гаражи, тренировочный полигон, додзё. Усадьба возвышается надо всем этим, словно неприступный замок. Три этажа главного корпуса, восточное и западное крыло, флигель. Колонны, балкон, навороченная крыша с множеством скатов. Телевизионная и радиоантенна.
Всё как всегда.
Словно и не уезжал.
Хотя, вру. Окна главного корпуса почернели, стёкла повылетали, рамы обуглились и частично осыпались. Второй этаж визуально не пострадал, но судить рано. Вполне могли рухнуть перекрытия или ещё что похуже.
Небрежно приподняв полосатую ленточку, я ступил на подъездную дорожку.
Сразу нахлынули воспоминания.
От этих ворот я некогда отъезжал, не прощаясь. Изгнанник с улыбкой на лице, добравшийся до настоящей свободы. Вон там я гулял с мамой, когда был совсем маленький. Это память предшественника. Тут ободранная коленка, там взбучка от отца или драка с любимыми родственниками из дома Фурсовых.
Насколько я помнил из доклада стряпчего, в имении никто не выжил. Неизвестные перебили всех — хозяев, слуг, гвардейцев. Никого не осталось.
У парадного входа — живописное полотно из обрисованных мелом контуров. Запёкшиеся следы крови. Осколки, непонятный мусор.
Троглодит носится чёрным вороном над опустевшим гнездом, которое раньше тяготило меня, а сейчас навевало неизбывную тоску. Здесь всё чужое и родное одновременно. Фрагменты памяти срастаются воедино, образуя лоскутное одеяло двух спаянных судеб — моей и отлетевшего в лучший мир парнишки, которого все знали под именем Ростислава Володкевича.
Поднимаюсь по ступенькам крыльца.
Колонны опутаны бело-красной лентой, приходится её сорвать, чтобы пройти в дверь. У нас, к слову, резная двустворчатая дверь, набранная из редких пород дерева. С массивной бронзовой ручкой, которой отец очень гордился. Кнопка электрического звонка отсутствует. Гости, которых пропускала охрана у ворот, неизменно встречались дворецким, и звонок не требовался.
Новые камеры.
Вхожу в дом.
Шаги гулко разносятся под высокими сводами холла. Просторно, дорого-богато. Итальянская плитка под ногами, лепнина, мрамор и сегментированные рамы на окнах. Свисающая с потолка хрустальная люстра, куда ж без неё. Изогнутые витки лестницы, балюстрада, двери в гостиную, бальный зал и столовую, примыкающую к кухне. Галерея с портретами именитых предков. Всё, как у людей.
Ну, и вездесущие меловые фигуры.
Снимаю с плеча баул, кидаю на банкетку у стены.