Аня из Инглсайда

На следующий же день зуб, отсутствие которого так долго делало щербатым и некрасивым хорошенький ротик Нэн, появился из десны, а ко дню вечеринки окончательно вырос. Можно ли было желать более верного знака того, что Бог слышал и ответил? Нэн, в свою очередь, строго выполняла взятое на себя обязательство, и Сюзан теперь испытывала изумление и восхищение всякий раз, когда ей случалось прибегнуть к касторке, Нэн глотала ее, не морщась и не споря, хотя иногда жалела, что не установила предельный срок — скажем, три месяца.

Бог отвечал не всегда. Но когда она попросила Его послать ей необычную пуговицу — страсть к коллекционированию пуговиц распространилась в то лето среди маленьких девочек Глена словно эпидемия кори, — заверив Его, что, если Он сделает это, она не будет выражать недовольство, когда Сюзан дает ей выщербленную тарелку, пуговица появилась на следующий же день. Сюзан нашла эту пуговицу на старом платье, давно лежавшем на чердаке. Красивая красная пуговица, украшенная крошечными бриллиантами — во всяком случае, Нэн думала, что это бриллианты. Все завидовали обладательнице этой великолепной пуговицы, и, когда Ди в тот вечер отказалась от выщербленной тарелки, Нэн сказала с добродетельным видом: "Дайте ее мне, Сюзан. Я теперь всегда буду есть из нее". Сюзан, сочтя, что она ангельски самоотверженна, сказала это вслух, и Нэн явно осталась очень довольна собой. Затем, пообещав чистить зубы каждое утро без напоминаний, она получила прекрасный день для пикника воскресной школы, хотя накануне вечером все предсказывали дождь. Ее потерянное колечко было возвращено с условием, что она будет держать ногти в безупречной чистоте. А с тех пор как Уолтер отдал ей свою картинку с летящим ангелом, о которой Нэн давно мечтала, она безропотно ела за обедом жир вместе с мясом. Однако когда она, пообещав всегда поддерживать порядок в своем ящике комода, попросила Бога сделать новым ее потрепанного и залатанного плюшевого мишку, возникли какие-то неожиданные препятствия. Мишка не становился моложе, хотя Нэн каждый день с волнением ждала чуда и выражала желание, чтобы Бог поторопился. В конце концов она смирилась с тем, что мишка остался прежним. Все же это был очень хороший старый медведь, и к тому же наверняка оказалось бы ужасно трудно вечно раскладывать все по местам в этом дурацком ящике. Новый мишка, купленный спустя некоторое время для нее папой, не очень понравился ей, и она — хотя и не без некоторых угрызений совести — решила, что не должна уделять какое-либо особое внимание ящику. Но ее вера возродилась, когда после молитвы о том, чтобы ее кошка с фарфоровой головой вновь обрела потерянный глаз, этот глаз на следующее же утро оказался на месте, хотя был посажен немного криво, отчего кошка казалась косой. Сюзан нашла глаз, когда подметала комнату, и, намазав его клеем, приткнула туда, где ему положено быть, но Нэн не знала об этом и с готовностью исполнила свое обещание — четырнадцать раз обошла конюшню на четвереньках. Какую пользу это хождение на четвереньках вокруг конюшни могло принести Богу или кому бы то ни было другому, Нэн не задумывалась. Но ей было очень неприятно ходить на четвереньках — мальчики всегда хотели, чтобы она и Ди изображали каких-нибудь животных в Долине Радуг, и, возможно, в ее юном уме бродила какая-то смутная мысль о том, что такое самонаказание может смягчить таинственное Существо, дарующее или отказывающее по собственному соизволению. Во всяком случае, она придумала для себя в то лето еще несколько нелепых трюков, заставляя Сюзан часто удивляться, откуда у детей такие странные фантазии.

— Как вы полагаете, миссис докторша, дорогая, зачем Нэн каждый день нужно дважды обходить гостиную, не ступая по полу?

— Не ступая по полу! Да как она умудряется это делать, Сюзан?

— Прыгает с одного предмета мебели на другой, включая каминную решетку. Вчера она поскользнулась и полетела со всего маху в ящик с углем. Миссис докторша, дорогая, вы не думаете, что надо бы дать ей противоглистное средство?

Тот год всегда упоминался в инглсайдских хрониках как год, когда папа чуть не заболел воспалением легких, а мама заболела. Однажды вечером Аня, которая уже была сильно простужена, поехала с Гилбертом на вечеринку в Шарлоттаун. Она надела красивое новое платье и жемчужное ожерелье Джема и выглядела так прелестно, что все дети, пришедшие посмотреть на нее перед ее отъездом, подумали о том, как это чудесно — иметь маму, которой можно гордиться.

— Как мило шуршит эта нижняя юбка, — вздохнула Нэн с легкой завистью. — Мама, а когда я вырасту, у меня будут такие же нижние юбки из тафты?

— Сомневаюсь, будут ли тогда девушки вообще носить нижние юбки, — сказал папа. — Я пойду на попятный, Аня, и признаю, что платье потрясающее, хоть мне и не нравились блестки на нем. Только не. пытайся обольстить меня, сирена! Я сделал тебе все комплименты, которые был намерен сделать в этот вечер. Вспомни, что мы читали сегодня в «Медикл джорнал»: «Жизнь — это всего лишь хорошо сбалансированные процессы органической химии», и пусть это сделает тебя смиренной и скромной. Блестки! Тафтяная нижняя юбка! Да ведь мы не что иное, как «случайное скопление атомов». Это говорит нам великий доктор фон Бембург.

— Не цитируй мне этого ужасного фон Бембурга. У него, должно быть, хроническое несварение в тяжелой форме. Он, возможно, «скопление атомов». Но я — нет.

Несколько дней спустя Аня являла собой очень больное «скопление атомов», а Гилберт — очень встревоженное. Сюзан выглядела обеспокоенной и усталой, профессиональная сиделка ходила с озабоченным лицом, и безымянная черная тень вдруг налетела и распростерлась над Инглсайдом. Детям не говорили, насколько серьезна болезнь матери, и даже Джем не вполне осознавал это. Но все они ощущали леденящий душу холод и страх и ходили тихие и грустные. Не было ни смеха в кленовой роще, ни игр в Долине Радуг. Но хуже всего казалось то, что им не разрешали видеться с мамой. Не было мамы, чтобы встретить их с улыбкой, когда они приходили домой, и чтобы зайти тихонько в спальни и поцеловать каждого из них на ночь, и чтобы утешить, понять и посочувствовать, и чтобы пошутить и посмеяться вместе с ними. Никто не умел смеяться, как мама. Это было гораздо хуже, чем когда она уезжала, поскольку тогда вы знали, что она вернется, а теперь, теперь вы ничего не знали. Никто не хотел сказать вам ничего — взрослые просто отделывались от вас отговорками.

Однажды Нэн пришла домой из школы очень бледная.

— Сюзан, неужели мама… мама не… она не умрет, Сюзан?

— Конечно нет, — сказала Сюзан, но слишком уж отрывисто и поспешно. Ее руки дрожали, когда она начала наливать молоко в стакан Нэн. — Кто говорил с тобой о ней?

— Эми Тейлор. Она сказала… Сюзан, она сказала, что мама будет прелестно выглядеть в гробу!

— Не слушай, моя лапочка, что говорит Эми. Тейлоры все горазды молоть языком попусту. Твоя дорогая мама больна, но она поправится — в этом можешь не сомневаться! Разве ты не знаешь, что твой папа у руля?

— Бог не даст маме умереть, правда, Сюзан? — спросил Уолтер побелевшими губами, серьезно глядя на нее с напряженным вниманием. Под этим взглядом Сюзан было очень трудно произносить утешительную ложь. Она ужасно боялась, что это действительно ложь. Сюзан испытывала невероятный страх. Сиделка покачала головой, когда выходила из комнаты больной. Доктор отказался спуститься к ужину.

— Я полагаю. Всемогущий знает, что делает — бормотала Сюзан, когда мыла посуду после ужина и разбила три тарелки, но впервые в своей жизни честная и простая душа сомневалась в этом.

Нэн, подавленная, бродила по дому. Папа сидел за столом в библиотеке, обхватив голову руками. Вошла сиделка, и Нэн слышала, как она сказала, что кризис, вероятно, наступит этой ночью.

— Что такое кризис? — спросила она у Ди.

— Кажется, это то, из чего выводится бабочка, — осторожно высказала свое мнение Ди. — Давай лучше спросим Джема. Может, он знает.