Смерть пахнет сандалом

22
18
20
22
24
26
28
30

– Пошли! – скомандовал начальник Цянь.

Носильщики подняли паланкин и резво взяли с места. Двое солдат подняли отца и, взяв за руку с каждой стороны, потащили, как дохлого пса. Начальник Цянь, выпятив грудь, величественно шагал впереди, этакий петух, только что сошедший с обтоптанной курочки. Он не опускал голову, чтобы смотреть под ноги, и поэтому споткнулся о кирпич и чуть не распластался, как собака в дерьме, хорошо, что его поддержал советник Дяо. Но в суете у начальника Цяня упала на землю шапка, он торопливо поднял ее и напялил на голову, сначала криво, пришлось поправлять. Начальник Цянь следовал за паланкином, советник Дяо за ним, сзади два солдата тащили волочившего ноги отца, а в самом хвосте бежала стайка ребятни. Так они и шествовали, спотыкаясь, десяток с лишним человек, по направлению к управе.

Из глаз у меня брызнули слезы, в душе я сожалел, что только что, рискуя жизнью, не бросился к Цянь Дину. Неудивительно, что, ругая меня, отец сказал, что в обычные дни я почтительный сын, а в трудный момент становлюсь никудышной размазней. Мне следовало палкой перебить ему ноги, проткнуть ему ножом живот… Выбрав большой нож, я выбежал во двор, а потом на улицу, решив догнать паланкин Цянь Дина, но меня отвлекло любопытство. Следуя за роем мух, я нашел место, куда отец выплюнул зубы изо рта. Там действительно было целых два зуба, задние, коренные. Я поковырял эти зубы ножом, на душе стало очень тяжело, на глаза выкатились две слезы. Затем я встал, плюнул вслед уходящим вдаль теням, громко выругавшись:

– Мать твою этак… – И негромко добавил: – Цянь Дин!

Глава 4. Негодование Цянь Дина

Сидит в западной приемной покровитель уезда Гаоми, напившись допьяна, и только и думает о милом лике Мэйнян, что из семейства Цзя (но не снисходит на опьяненное тело хмельное упоение). Ее глаза трепещут, как две осенние волны, слепят взор алые губы и белые зубы. Сердце мое тает от нежного мотива из оперы маоцян, а шаосинское вино и собачатина чувства не на шутку раздухаряют. Как говорили издревле, никакому генералу не дано покорить чертог истинной красавицы, а вот красная юбка ставит на колени любого героя. С тобой мы что две рыбы, резвящиеся в воде, что два феникса, реющие в выси. И вот мы завели тайную любовь в зале правосудия (да простят мое прегрешение предки!). Но, ох, несчастье! Красивой мечте не дана долгая жизнь. Возникла на нашем пути непредвиденная преграда. Взялись за оружие простые люди северо-восточного края. А во главе их встал зачинщик произвола: старик Сунь Бин, в прошлом – артист, радовавший всех песней и достойной великого мужа бородой. Когда я только принял дела в уезде Гаоми, Сунь Бин имел неосторожность высказаться обо мне высокомерно и непристойно. Я выдал красный ярлык служащим управы, чтобы те приволокли ко мне Сунь Бина в железных путах да батогами отхлестали его тупой зад, пока тот не стал синим. Покончив с увещеваниями, мы померились с ним бородами, чем я заслужил себе всеобщую любовь в народе. В тот славный день дано мне было повидаться с Сунь Мэйнян, кольцом из драгоценного нефрита, которому Небеса даровали жизнь. Мэйнян – дочь этого Сунь Бина, а потому я был вынужден запятнать себя родственным чувством к нему… Кишки немецкого чертяки полны кипучей желчи, а потому распорядился он, чтобы Сунь Бину вменили казнь жесточайшую. А исполнить ее вдруг назначили Чжао Цзя – свекра моей Мэйнян…

Отрывок из маоцян «Казнь сандалового дерева», «Песня спьяну»

1

Присядь, жена, зачем тратить силы на такую черную работу, как подогрев вина и готовка еды? Эти слова я говорил тебе тысячу раз, но ты все пропускаешь их мимо ушей. Садись! Мы с тобой – муж и жена, сегодня выпьем в свое удовольствие, пока не напьемся. Не надо бояться, что хватим лишку, не надо ничего бояться, что у трезвого на уме, у пьяного на языке. Не надо говорить, что двор глухой, комната тайная, где совсем ничего не слышно. Даже в чайных домиках и винных лавках, где много народу, я говорю все, что на душе лежит, выкладываю то, что на сердце накипело. Среди твоих предков, жена, – важные чиновники Великой империи Цин. Выросла ты в богатой семье, твой дед – Цзэн Гофань. Чтобы вызволить родной край из опасного положения, он все глубоко и всесторонне обдумал, трудился в поте лица, не щадил себя ради страны, действительно можно сказать, предотвратил катастрофу в самый страшный момент, став оплотом державы. Если бы не семья почтенного Цзэна, то славной цинской династии давно бы уже не было, вряд ли она дотянула бы до сегодняшнего дня. Давай, жена, хлопнем стопочку. Не думай, будто я пьян. Я совсем не пьян. Сколько бы я ни пил, вино может опьянить лишь мою плоть, но не дух. Скажу откровенно, жена, без утайки, существование империи Цин уже подошло к концу. Императрица узурпировала власть, император – марионетка, петухи насиживают яйца, курицы возвещают рассвет, ян и инь поменялись местами, черное смешалось с белым, подлые люди оказались в силе, бесчинствует колдовство – абсолютно невообразимо будет, если уж такой императорский двор возьмет да не потерпит крах! Ты уж позволь, жена, высказаться всласть, а то одним молчанием и задохнуться можно! Династия Цин со всеми ее хоромами, которые вот-вот рухнут… Если уже собирался падать, так падай, пока не поздно! Хочешь сгинуть, так погибай теперь же! Зачем, спрашивается, цепляться за такое неопределенное положение, когда нет ни жизни, ни смерти. Ты, жена, мне рот не затыкай, вино не отнимай, дай выпить и наговориться вволю! Августейшая и благородная императрица, принявший волю Неба великий император – правители огромной страны – пренебрегают всеми приличиями и у всех на глазах дают аудиенцию палачу. Что такое палачи? Человеческие отбросы, которых даже в «низкие» профессии не запишешь![55] Такие сановники, как я, работают с утра до ночи, трудолюбивы и внимательны, ведут дела, но для нас потрясающая редкость даже бросить взгляд на царственный лик. А таких ублюдков, хуже некуда, вызывают на торжественную аудиенцию! Императрица жалует им четки, император дарит кресло, еще немного, и чиновничий титул можно давать да повышать по службе. Твой дед, жена, почтенный Цзэн Гофань стратегии разрабатывал, тремя армиями командовал, были у него и Южный поход, и Северный поход, ратные подвиги и достижения – государь и то драконье кресло ему не пожаловал, верно говорю? Твой дядюшка, боец за Родину почтенный Цзэн Гоцюань на передовой бросался первым в атаку, отважно сражался, чудом остался в живых. Но ему императрица четок не подарила, правильно рассказываю? А вот драконье кресло и четки наши правители пожаловали кому? Какому-то палачу! Эта скотина, хвастаясь подарками государя и государыни, стал необдуманно важничать, принудил меня к коленопреклонению и челобитию перед креслом и четками – и перед ним тоже! Разве можно такое терпеть! Я чиновник незначительный и человек легкого нрава, но все же солидный и благородный, цзиньши сразу по обоим спискам[56], официальное лицо пятого класса. И когда такого человека, как я, подвергают унижению и позору, как тут не прийти в ярость! А ты еще говоришь, что нетерпимость к пустякам может испортить большое дело. Но если доходит до такого беспредела, то о каких больших делах вообще можно говорить? На улицах ходят постоянные слухи о том, что объединенные войска восьми держав уже у ворот города, императрица и император не сегодня завтра бросят все и убегут на Запад, а Великая Цинская империя уже на краю гибели. И в такой момент я еще должен набраться терпения?! Я не стану терпеть! Я ничего не прощу! Жена, как только эта скотина возложила в паланкин драконье кресло и четки, я от души вломил пару затрещин по его тощей песьей морде! Хоть какая-то отдушина! И каждая затрещина получилась звонкая. Эта псина, склонив голову, пару зубов своих собачьих выплюнул с кровью. У меня до сих пор рука болит. Удовольствие, да и только! Налей-ка мне вина, супруга.

После моих затрещин вся спесь этой скотины рассыпалась в пух и прах, он и хвост поджал, как пес шелудивый. Но я заметил, что в душе он не покорился, нет, не покорился. Эти глубоко посаженные глаза, в которых даже белка не видно, сверкали ярко-зеленым светом, как блуждающие огоньки. Этот подлец совсем не слюнтяй. За парадной аркой управы я спросил его:

– Бабушка Чжао, как себя чувствуешь?

Угадай, что он сказал? Хихикнув, этот мерзавец произнес:

– Приложился ты, начальник, хорошо, настанет день, когда я верну тебе должок.

– Не настанет для тебя такой день, – ответил ему я. – Золотую пластинку проглочу, повешусь, отравлюсь, горло себе перережу, но к тебе в руки не попаду!

А он продолжает:

– Боюсь только, что к тому времени это от тебя, начальник, зависеть не будет! – И еще вставил: – Много у меня на памяти примеров таких начальников, как ты.

Да, жена, твоя правда. Ударив его, я только руки запачкал. Я – человек представительный, начальник уезда, чиновник императорского двора, мне не пристало препираться с таким подлым человеком. Кто он вообще такой? Свинья? Так она посолиднее его будет! Собака? Та поблагороднее. Но мне-то как быть? Его превосходительство Юань распорядился пригласить его. А воля чиновника столь высокого ранга довлеет над тобой со всей силой! Вот я и послал людей с приглашением, но посланники вернулись ни с чем, пришлось отправиться самому. Похоже, в глазах его превосходительства Юаня мы, целый начальник уезда, в подметки не годимся какому-то палачу.

Перед входом в судебный зал я схватил этого зверя за руку. А рука у него горячая, как уголья, мягкая, как комок теста, не как у обычных людей. Я хотел ввести его в зал за руку, изобразив радушие, чтобы скотине было трудно поведать о своих бедах. Но негодяй легко выдернул руку. Глядя на меня, он загадочно усмехнулся. Не знаю, какие коварные планы зрели у него внутри. Он залез в паланкин, напялил на шею четки, потом вскинул это тяжеленное сандаловое кресло себе на голову ножками вверх. Этот ублюдок собачий, вроде такой хилый, соплей перешибешь, сумел водрузить себе на голову целое кресло! Так он и вошел, пошатываясь, в судебный зал со своим талисманом на голове. Я неловко проследовал за ним. В зале рядом с генерал-губернатором Клодтом сидел его превосходительство Юань Шикай, и по лицу того сразу разлилось изумление. Выражение на лице у Клодта – нечистокровного и лукавого ублюдка – установилось ничуть не менее озадаченное.

Скотина с креслом на голове опустился на колени прямо по центру зала и отчетливо произнес:

– Бывший судебный палач министерства наказаний, сподобившийся милостивого разрешения государыни императрицы удалиться на покой и вернуться в родные края доживать дни свои, простолюдин Чжао Цзя предстает перед вашими превосходительствами!

Его превосходительство Юань поспешно встал, выставив вперед солидный животик, мелкими шажками бегом спустился в зал и, оказавшись перед этим прохвостом, принялся снимать с него тяжеленное кресло. Оно оказалось слишком массивным, и даже приподнять его Юаню не удалось. Видя, что ничего не получается, я торопливо шагнул вперед, помог его превосходительству Юаню снять кресло с головы плебея. Мы осторожно развернули кресло и установили его посередине зала. Встряхнув рукавами, его превосходительство Юань снял с себя обеими руками головной убор, опустился на колени для земного поклона и провозгласил: