Страна вина

Следуя указаниям тестя, я с головой погрузился в подбор материала в городской библиотеке Цзюго и однажды наткнулся на удивительную книгу под названием «Записи о необычайных делах в Цзюго». Одна история в ней вызвала у меня особый интерес. Порекомендовав тестю посмотреть эту книгу, я и представить не мог, настолько она заворожит его: он решил отправиться в горы Байюаньлин, чтобы жить там среди обезьян. Привожу текст целиком: хотите — читайте, хотите — пропустите.

В Цзюго жил некий Сунь Вэн, большой любитель вина. Выпить мог много, нескольку доу за присест. Имел когда-то семью, десять цинов[182] плодородной земли, крытый черепицей дом в десять комнат, но все пропил. Жена, урожденная Лю, забрала детей и вышла замуж за другого. Нечесаный и немытый, бродил он по улицам и попрошайничал. Завидев покупающего вино, становился на колени и начинал отвешивать поклоны, до крови разбивая себе лоб. Являл собой жалкое зрелище. Однажды перед ним предстал старик с белой бородой, но юным лицом и сказал: «В сотне ли к юго-востоку лежит горный хребет, именем Байюаньлин. Он густо зарос лесом, в лесу живут обезьяны, которые делают вино в каменных выемках. Почему бы тебе без промедления не отправиться туда и наслаждаться вином, ведь это лучше, чем выпрашивать его здесь». Услыхав такие речи, Вэн поклонился старику в ноги и умчался без слов благодарности. Спустя три дня добрался до подножия гор. Глянув вверх, увидел лишь густые заросли деревьев — и никакой тропы. Поэтому стал продираться через заросли, цепляясь за лианы и ветви. Забрался в самую чащобу, где древние деревья высились до небес, закрывая солнце и свет дня, лозы сплетались с лианами, и волнами доносились крики птиц. Вдруг перед ним появилось огромное животное — размером с быка, со взглядом, подобным молнии, и громоподобным рыком, от которого дрожали деревья и трепетали травы. Вэн страшно перепугался, бросился наутек и угодил в глубокую расщелину, где повис на верхушке дерева, уверенный, что настал его смертный час. Но в ноздри ударил аромат вина, он воспрянул духом, спустился с дерева и пошел на этот аромат. Кругом густо разрослись кустарники, благоухали необычные цветы, а ветви деревьев были усыпаны диковинными фруктами. Маленькая белая обезьяна сорвала гроздь красноватых плодов и убежала вприпрыжку. Вэн последовал за ней, и впереди вдруг открылась прогалина. Там лежал огромный валун в несколько десятков чи шириной с выемкой в чжан глубиной. Обезьяна швырнула плоды в выемку, и раздался звук, словно треснула глазурованная плитка. Пахнуло винным ароматом. Приблизившись, Вэн глянул в выемку и увидел, что она полна прекрасного вина. Появилась стая обезьян с большими листьями, похожими на круглые веера, и принялись черпать и пить вино. Через некоторое время стали пошатываться, скалить зубы, таращить глаза — это выглядело очень забавно. Заметив Вэна, обезьяны пронзительно и злобно завопили и отступили на несколько чжанов. Не обращая на них внимания, он опустил голову в это углубление и стал втягивать в себя вино, как кит воду. Прошло немало времени, прежде чем он поднял голову. Внутри все словно очистилось, во рту стоял дивный вкус, и казалось, он парит в воздухе подобно небожителю. Потом присоединился к опьяневшим обезьянам — подпрыгивал и громко кричал, и они быстро поладили. Так он остался у этого валуна, засыпал, когда уставал, принимался пить, когда просыпался, а иногда забавлялся с обезьянами. Был так весел, что и не думал возвращаться к людям. В деревне посчитали, что он умер, и рассказывали о нем истории, которые знали все дети. Прошел не один десяток лет, и один дровосек забрел далеко в горы. В лесной чаще ему повстречался седой старец с просветленным взором и в ясном уме. Дровосек принял его за горного духа и стал в испуге кланяться. Внимательно оглядев его, старец спросил: «Не Сань Сянь ли тебе имя?» «Да, Сань Сянь», — подтвердил дровосек. «Я твой отец», — сказал Вэн, а это был он. В детстве дровосек слышал, что отец его — пьяница, человек недостойный и что он сгинул в горах. И теперь, встретив его, был удивлен и смущен. Вэн рассказал о своих злоключениях, а в доказательство, чтобы рассеять сомнения сына, поведал о событиях в семье в давние времена. Дровосек признал в нем отца и стал просить вернуться в деревню, чтобы можно было о нем заботиться. Вэн лишь усмехнулся: «Есть ли у тебя целый пруд вина, чтобы я мог пить вволю?» Он попросил сына обождать и устремился в лес, ловко карабкаясь по лианам, как обезьяна. Вскоре он вернулся с большим коленцем бамбука, концы которого были заткнуты красными цветами, и передал сыну со словами: «В этом бамбуке — обезьянье вино. Пей его и сможешь поправить здоровье, а лицо твое сохранит цвет юности». Вернувшись домой, сын вынул затычки и вылил содержимое бамбука в чан. Такой темно-синей, цвета индиго, благоуханной жидкости не знали в мире людей. Дровосек почитал старших, отнес этот напиток тестю, который, в свою очередь, преподнес его своему хозяину, помещику по имени Лю. Попробовав вино, тот был немало удивлен и спросил, откуда оно. Тесть поведал ему рассказ зятя. Лю доложил губернатору, и тот послал в горы несколько десятков человек на поиски чудесного напитка. Искали долго, но кругом была лишь непроходимая чащоба и заросли колючих кустарников. Так и вернулись они ни с чем.

Дочитав этот документ, я понял, что наткнулся на редкое сокровище, быстро сделал копию в отделе обслуживания, принес в дом тестя и вручил ему. Было это три года назад, вечером. Тестя с тещей я застал за ужином, они ссорились. За окном бушевала гроза — сверкала молния и гремел гром. Длинные, как плети, голубые полоски молний то и дело возникали в оконном стекле, оставляя на нем коварные дрожащие отблески. Я потряс головой, чтобы стряхнуть капли воды. Я попал под град, и теперь ныла переносица и слезились глаза.

— Замужняя дочь что пролитая вода, — глянув на меня, сердито бросила теща. — Свои проблемы решай сам, здесь тебе не суд по гражданским делам.

Услышав эти слова, я понял, что тут какое-то недоразумение, и собрался было пуститься в объяснения, но вместо этого громко чихнул. У меня даже нос свело, а теща в это время угрюмо проворчала:

— Неужели и ты из тех, кому вино заменяет жену? Неужели…

Тогда я не понимал, что она имеет в виду, но сейчас, конечно, понимаю. Тогда передо мной была лишь ворчливая женщина с раскрасневшимся лицом и сердцем, полным ненависти. Казалось, она обращалась ко мне, но взгляд ее — застывший и презрительный — был прикован к мужу. Я никогда не видел, чтобы она так на кого-то смотрела, и даже сейчас, когда вспоминаю об этом, по спине пробегает холодок.

Тесть чинно сидел за столом, сохраняя манеры университетского профессора. Под теплым светом лампы его седые волосы походили на тонкие нити шелкопряда, но в голубых отсветах молнии становились похожими на зеленоватую соевую лапшу. Он не обращал внимания на тещу и был весь сосредоточен на вине. Перед ним стояла бутылка «Вдовы Клико» — золотистая жидкость, подобная нежности теплой груди заморской девицы, и поднимающиеся вверх один за другим шипящие пузырьки походили на ее неразборчивый шепот. Прекрасный фруктовый букет, услаждающий душу и пробуждающий чувства, — чем глубже вдыхаешь его, тем дольше он остается с тобой. Поистине несравненное по прелести своей вино. Лицезреть такое вино гораздо приятнее, чем смотреть на обнаженное девичье тело, ее поцелуй не сравнится с его ароматом, пригубить такое вино…

Одной рукой он ласково поглаживал зеленоватое, как яшма, бутылочное стекло, а другой поигрывал рюмкой на высокой ножке. Его длинные пальцы нежно, ласкающе обнимали рюмку и двигались по бутылке. Подняв рюмку на уровень глаз, чтобы яркий электрический свет высветил мягкий цвет жидкости, он полюбовался ею с неподдельным восхищением, к которому примешивалось нетерпение. Затем поднес рюмку к носу, втянул в себя аромат и задержал дыхание, приоткрыв от удовольствия рот. Потом чуть смочил кончик языка и губы, и его глаза сверкнули восторгом. Одним махом он осушил рюмку и, не дыша, подержал вино во рту, не глотая. Щеки у него округлились, а подбородок заострился. И тут я с удивлением заметил, что у него на лице совсем нет растительности, ни волоска. Лицо не мужчины. Он погонял вино во рту, что явно доставило ему ни с чем несравнимое удовольствие. На щеках выступили красные пятна, напоминающие неровно наложенные румяна. То, как долго он держал вино во рту, не глотая, вызвало во мне почти физическое отвращение: словно вода в ушах заплескалась. От удара молнии за окном вся комната окрасилась в зеленое. Средь этого зеленого дрожания он проглотил вино, и я видел, как оно пролилось у него в горло. Он облизнул губы, и глаза у него увлажнились, словно он только что плакал. Я видел и раньше, в аудитории, как он пьет вино, но в этом не было ничего особенного. Дома же он делал это с большим чувством, что казалось очень странным. Не знаю почему, но то, как тесть играл с рюмкой, как он наслаждался процессом пития, навело на мысль о мужчинах, которые занимаются однополой любовью. Сам я никогда не видел таких, но мне подумалось, что, оставшись вдвоем, они делают то же самое, что и тесть с бутылкой и рюмкой, и чувства испытывают точно такие же.

— Какая гадость! — Теща швырнула на стол палочки для еды, ни с того ни с сего выругалась, потом встала, прошла в спальню и закрыла за собой дверь, оставив меня в полном замешательстве. Тогда я не совсем понял, что вызвало у нее такое отвращение, но теперь-то знаю.

Настроение у тестя было испорчено. Он встал, опершись руками о край стола, и долго-долго, не двигаясь, смотрел на дверь спальни. Разочарование у него на лице быстро сменилось выражением боли, а затем и гнева. Разочарованность свою он сопроводил глубоким вздохом, закрыл бутылку пробкой и уселся на диван, обмякнув, словно лишенный плоти мешок костей. Мне вдруг стало очень жаль старика, захотелось утешить его, но я не знал, что сказать. Потом вспомнил о копии у себя в портфеле, вспомнил и о цели своего визита. Поспешно вытащив бумаги, передал ему. У меня так и не выработалось привычки называть его папой, и я всегда обращался к нему «учитель». Жена моя была категорически против, но сам он, к счастью, не возражал. По его мнению, для меня было гораздо естественнее и удобнее называть его учителем, а «папа», с которым зять обращается к тестю, считал тошнотворным лицемерием.

Я заварил чай, но вода была недостаточно горячей, и чаинки плавали на поверхности. Я знал, что чай ему неинтересен, как бы хорошо его ни заварили. Тем не менее в знак признательности он положил ладонь на крышку кружки, а потом отрешенно спросил:

— Опять повздорили? Ссорься, ссорься, продолжай в том же духе!

В этих словах чувствовалась горькая уверенность в том, что в семейных отношениях обоих поколений вряд ли можно что-то изменить. Крохотную гостиную окутала атмосфера печали.

Отдавая ему копию, я сказал:

— Учитель, я обнаружил сегодня в библиотеке вот этот документ, весьма интересно, взгляните.

Было видно, что ему совершенно нет дела ни до этого документа, ни до меня — стоящего в этой гостиной мужа его дочери. Скорее всего, он надеялся, что я уйду и он, рухнув на диван, сможет погрузиться в послевкусие от «Вдовы Клико». Не прогнал он меня только из вежливости и только из вежливости протянул, в конце концов, вялую, словно ослабевшую после чрезмерных любовных утех руку и взял у меня бумаги. Я попытался заинтересовать его:

— Учитель, это об обезьянах, которые делают вино. И обитают эти обезьяны недалеко от Цзюго, в горах Байюаньлин.

После этих слов он нехотя поднял мои листки и лениво пробежал глазами, напомнившими мне двух старых цикад, ползущих по ивовому листку. Останься он в таком состоянии, я был бы полностью разочарован. Это означало бы, что я совершенно его не понимаю. Но я его понимал. Я знал, что этот документ вызовет у него интерес и, возможно, возвеселит душу. Я хотел воодушевить его и вовсе не собирался ни о чем просить. Во мне росла уверенность, что глубоко в душе этого пожилого человека кроется маленький и до смешного наивный зверек: гладкий переливающийся мех, крошечный ротик и большие уши, красная мордочка, короткие ножки, ни кошка, ни собака, — и я тянулся к этому зверьку, как к брату-близнецу. Конечно, эти чувства — полнейший вздор, ибо ни на чем не основаны. Как я и ожидал, глаза у него вдруг загорелись, расслабленное тело встрепенулось, по покрасневшим ушам и задрожавшим пальцам было видно, как он возбужден. Этот зверек будто выскочил из него, взвившись вверх на три чи, и начал скакать и скользить у него над головой по похожей на шелковую нить орбите. Я был просто счастлив, я был в восторге, радость была несусветная, настоящее ликование.

Он еще раз быстро просмотрел эти несколько листков и, закрыв глаза, стал бессознательно постукивать по ним пальцами. Потом открыл глаза и произнес: