И с а о. Я чувствовал другое.
П р е д с е д а т е л ь. Что значит другое?
И с а о. Я чувствовал… Я был очень благодарен за все и Макико, и генералу Кито, поэтому хотел накануне решающих событий хотя бы коротко проститься, а после событий… ведь я раньше в общем говорил о своих целях, и подумал, мало ли что случится, нельзя, чтобы она оказалась втянута… чтобы убедить ее, я притворился, что колеблюсь, обманул ее, разочаровал, так… я пытался разорвать свою, ее… привязанность. Все, что я говорил тогда, было неправдой. Я обманул ее.
П р е д с е д а т е л ь. Вот как? Ты хочешь сказать, что тогда твои намерения ничуть не изменились?
И с а о. Да.
П р е д с е д а т е л ь. Может, ты говоришь так, чтобы скрыть от товарищей свою слабость, свои колебания, о чем и свидетельствовала Макико Кито?
И с а о. Нет. Это не так.
П р е д с е д а т е л ь. На мой взгляд, свидетельница Кито не из тех женщин, которых так просто обмануть. Тебе не показалось тогда, что она только делала вид, что успокоилась?
Исао. Нет. Ведь я тоже говорил всерьез.
…
Хонда, слушая эти вопросы и ответы, мысленно аплодировал тому, как Исао неожиданно легко выходил из трудного положения. Наконец, когда его загнали в угол, Исао проявил сообразительность взрослого. Сейчас он сам нашел единственный способ спасти и Макико, и себя. Во всяком случае, в этот момент Исао не был молодым, глупым животным, прущим напролом сквозь чащу.
Хонда принялся вычислять. Для обвинения в «подготовке» недостаточно простого выявления преступных намерений, необходимо указать действия, которые, по меньшей мере, доказывают то, что подготовка осуществлялась. С этой точки зрения, показания Макико исключительно по поводу намерений, а никак не действий, суд не мог использовать ни «за», ни «против». Однако если принимать во внимание убеждения судей, тогда другое дело. Ведь в статье 201-й уголовного кодекса, определяющей обвинение в подготовке убийства, было написано о возможности освобождения от наказания в зависимости от обстоятельств дела.
Убеждения судьи, который должен был учитывать эти обстоятельства, во многом зависели от характера стража закона. Хонда не был уверен, что понял характер председателя Хисамицу, хотя ознакомился с некоторыми его прежними постановлениями. В этом смысле как адвокат он поступил мудро, представив судьям в качестве данных, необходимых для формирования убеждения, противоречащие друг другу факты.
Если верно то, что судья — человек эмоциональный, то при определении обстоятельств дела он, опираясь на показания Макико, будет колебаться по поводу преступных намерений. Если же судья — адепт идеи, человек с убеждениями, его должны тронуть чистые, возвышенные помыслы Исао. К чему бы судья ни склонялся, важно подготовить ему для этого материал.
«Можешь говорить все, что угодно. Настаивать. Обнажать душу. Но ограничь все, что связано с кровопролитием, душевным порывом, намерением. Это единственный способ спасти тебя», — снова мысленно взывал Хонда.
…
П р е д с е д а т е л ь. Так в чем обвинять: в действиях или намерениях… В письменных показаниях тоже много всего… в чем ты полагаешь связь между намерением и поступком?
И с а о…Что?
П р е д с е д а т е л ь. Ну, конкретно, почему недостаточно просто цели. Просто быть преданным родине, патриотом. Почему обязательно надо было замышлять действия, действия противоправные? Я имел в виду это.
И с а о. Я хотел воплотить философский принцип школы Ван Янмина — «Знание без действия не есть знание». Если я знаю об упадке нынешней Японии, о темных тучах, скрывающих ее будущее, о нищенской жизни крестьян и страданиях бедняков, знаю, что все это следствие прогнившей политики и антинародной сущности финансовых олигархов, повернувших на пользу себе политику и преградивших дорогу свету милосердия нашего великого императора, то мне ясно, что «зная, я должен действовать».