Владелец бара более или менее разгадал его мысли.
«Едва ли это серьезный покупатель, — сказал он себе. — Что-то он не так разговаривает».
День был свинцово-серый и холодный. Пронизывающий ветер напоминал о близости зимы. Герствуд направился еще в одно место, близ Шестьдесят девятой улицы. Было уже пять часов, когда он прибыл туда. Сумерки быстро сгущались. Владельцем бара оказался толстый немец.
— Я к вам по поводу вашего объявления в газете, — сказал Герствуд, которому не понравились ни бар, ни его хозяин.
— Уже все! — ответил немец. — Я решил не продавать.
— Вот как? — удивился Герствуд.
— Да, и кончен разговор. Уже все.
Немец больше не обращал на него внимания, и Герствуд обозлился.
— Ладно! — отозвался Герствуд, поворачиваясь к двери. — Проклятый осел! — процедил он сквозь зубы. — На кой же черт помещает он объявления в газете?
Крайне угнетенный, направился он домой, на Тринадцатую улицу. Керри хлопотала на кухне, и только там горел свет. Герствуд чиркнул спичкой, зажег газ и уселся в столовой, даже не поздоровавшись с Керри.
Она подошла к двери и заглянула в комнату.
— Это ты, Джордж? — спросила она.
— Да, я, — отозвался Герствуд, не поднимая глаз от вечерней газеты, которую он купил по дороге.
Керри поняла, что с ним творится что-то неладное. В угрюмом настроении Герствуд был далеко не красив: морщинки возле глаз обозначались резче, а смуглая кожа принимала какой-то нездоровый сероватый цвет. Вид у него в такие минуты был непривлекательный.
Керри накрыла на стол и поставила еду.
— Обед готов, — заметила она, проходя мимо Герствуда.
Он ничего не ответил и продолжал читать.
Керри села за стол на свое место, чувствуя себя глубоко несчастной.
— Ты разве не будешь есть? — спросила она.
Герствуд сложил газету и перешел к столу. Молчание лишь изредка прерывалось отрывистыми «передай, пожалуйста…».