– Ох, бес с ним, с «Избранным»! – вскричал Эверетт. – Спасибо, дружочек, – сказал он девушке, принесшей ему шляпу, – огромное спасибо!
Он чуть успокоился, пока мы шли в «Гиппогриф», и сказал:
– Я действительно очень рад, что вы пришли со мной повидаться. Я знал вашего отца. Мне кажется, вашей сестре будет приятно, если я напишу о нем, как вы думаете? Когда похороны?
– В среду пополудни.
– Я приду. Жаль, что придется встретиться с Берил и Генри в таких печальных обстоятельствах. Но мне будет приятно. Уверен, что у них все в порядке, просто они очень заняты. Я писал им, знаете ли, но они пока не ответили.
– Так какой у них адрес? Похоже, никто так и не сообщил им о случившемся.
Эверетт мгновенно остановился и вытащил из кармана набитый бумажник. Он неуклюже рылся в куче визиток и каких-то мятых клочков бумаги, угрюмо ворча себе под нос: «Туу-туу-туу», словно доктор Джонсон[65]. Наконец он нашел то, что мне было нужно.
– Вот он.
Я заглянул в почтовое отделение, которое оказалось поблизости от «Гиппогрифа», и, пока Эверетт в ожидании бесцельно разглядывал потолок, отправил телеграмму. У отца не осталось в живых других родственников, кроме нашей тетки в Редруте, но она была слишком стара, чтобы осилить поездку. Берил позднее даст ей телеграмму. Остальных оповестит Тед (по три и шесть на нос, не так ли?), так что нет необходимости печатать некролог в газете, рассудил я, поскольку все они – завсегдатаи «Черного лебедя» или «Гадкого селезня».
Мы спустились в подвальчик «Гиппогрифа», постучались, были пристально изучены новым лицом в окошке и допущены. За стойкой стоял Мэннинг.
– А где же Элис? – спросил я Эверетта
– А где же Элис? – повторил Эверетт, как попугай.
И удивительно к месту, в ответ на эту его реплику, брыластый дядька на высоком стульчике у барной стойки – судя по голосу, преуспевающий торговец с лотка, запел:
– Взяла выходной, – сказал Мэннинг. – Поехала со своим дружком в Стратфорд. Пожалуйста, сэр, – подал он виски жиртресту у стойки.
В полумраке я разглядел парочку, которая танцевала, оплетая руками она – его шею, он – ее талию. Но музыкальный автомат безмолвствовал. Безмолвный любитель читать газеты в полумраке, которого я помнил еще с прошлого раза, по-прежнему был здесь и щурился с неистовой сосредоточенностью. Мы с Эвереттом взяли по светлому элю и чашку маринованных коктейльных луковок. Из мрака в дальнем углу возник призрак вест-индского гитариста, но не того, которого я видел в прошлый раз.
– Вижу, куда вы смотрите, – сказал Мэннинг, – пришлось от него избавиться. Совсем заупокойным стал. Все о смерти, да о Боге, да о Божьей матери и все такое прочее. Посетители на стену лезли. – Он подал хрустящий картофель на гарнир к нашим коктейльным луковкам. Я с жадностью набросился на свой ланч. Эверетт спросил задумчиво:
– Вы знаете, я полагаю. Знаете, что с ней случилось?
– Знаю. – Я сморщился, глотнув эля – теплого, пресного, но решил не отказываться, так меньше шансов окосеть.
– А как вы об этом узнали? – спросил Эверетт настойчиво. – Как вы могли узнать, если были в Японии?
– Новость ждала меня на Багис-стрит в Сингапуре, – сказал я, – и подтвердилась в Токио.