В любви и боли. Противостояние. Том второй

Бл**ь… что? Какого х*я он морозит?

— Дэн… ты меня слышишь? ЭТО-НЕ-ТВОЯ-ВИ-НА…

Он попытался… последний наивный толчок… и она оборвалась… хлынула кипящей лавой в эту заблокированную пустоту… закричала ее голосом… вспорола на живую все нервы и старые шрамы — все до единого.

"Дэн, а ты уверен в себе и в собственных силах? Ты можешь сказать самому СЕБЕ, что, да, в этот раз у тебя все получится и без чужой помощи. Что тебе не нужен ни якорь, ни болеутоляющие, ни сеансы у психотерапевта, что все давно позади, и ты больше не возьмешь в рот ни капли, потому что тебя не тянет… Тебя не тянет, Дэн?" — ты же не серьезно? Ты не могла так глубоко меня задеть, увидеть то, в чем я боялся признаться самому себе всю свою сознательную жизнь… — "Извини, Дэн, но я не хочу… это не мое. Я не верю в чудеса… я уже не говорю, насколько мы с тобой разные, и что кроме постели у нас нет ничего общего… "

Бл**ь, НЕТ, — я просто оцепенел, потому что ослабить это напряжение в мускулах, эту нереальную боль было просто нереально. Я не сумел даже закричать, хотя безумно хотел… хотел сложиться пополам, скрутиться, вцепиться пальцами-ногтями в мертвый камень пола. Или все-таки закричал… Я не помню…

— Дэн, ТЫ НЕ ВИНОВАТ.

ХВАТИТ. Зажмурить со всей дури глаза, перестать чувствовать собственное тело со способностью стоять и дышать…

Это не правда… или правда. Да, она права. Она сделала это из-за меня. Она ушла от меня из-за меня. От ничтожного, жалкого и убогого хронического алкоголика Джуниора Мэндэлла. Ей не нужна его любовь — еще более омерзительная и пропитанная спиртовыми эфирами. Что… что он мог ей дать?..

Наверное, я все-таки закричал, просто не успел этого запомнить, на последних мгновениях, теряя сознание и цепкий взгляд Алекса… теряя ощущение ее рук…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Он не мог поверить, но руки действительно слегка дрожали. Спустя столько времени, если не считать единичного пробуждения после ночного кошмара и вызовов в больницу. Но в том-то и дело, сейчас не было ни одного весомого аргумента, на который можно было бы списать данное состояние, а погружение в воспоминания прошлого — это далеко не веская причина, даже если они имели столь зашкаливающий эмоциональный диапазон.

Он прокручивал эти архивные кадры в памяти за последние часы совершенно не для этого, не для выявления возможных очагов неконтролируемой слабости — он давным-давно с ними покончил, почти шесть лет назад. Не исключено, что в этот раз произошло что-то вроде передоза, как со стероидами. Ты попросту не рассчитал сил, перенапрягся, не удержал выбранный для себя темп и вес и малость сорвался. Такое тоже случается. Ошибки для того и совершают, чтобы на них учиться…

Хотя, кто сказал, что это была неосознанная ошибка? Такие воспоминания тоже необходимо воскрешать и не только в памяти, но и на мышечно-рефлекторном уровне, на уровне НЕ физической боли. Она подобна страховочным тросам, всегда и при любых обстоятельствах удерживает тебя в нужном тонусе, не позволяет забыться, сохраняет сознание в трезвом и ясном состоянии при самых непредвиденных ситуациях. Ведь именно этот сорт боли однажды вырвал тебя из черной смолы твоей персональной смерти, почти успевшей влиться в твои легкие вязкой кипящей жижей.

Говорят, некоторые живут прошлым, поскольку не находят сил идти дальше вперед, он же использовал его вместо мощных доз допинга, чтобы делать свои последующие шаги, чтобы помнить и никогда не забывать, для чего он их совершал… и ради кого.

Да, моя девочка, это все для тебя. И я не собираюсь просить прощения за то, что позволил тебе когда-то уйти от Джуниора Мэндэлла, за то что он оказался настолько слабым тогда. Я и сам от себя прошлого не в большем восторге, и нисколько не удивляюсь, почему ты его бросила. Он это вполне заслужил. И вся разница нынешней ситуации заключается лишь в том, что сейчас я не сделаю того, что тебе когда-то так во мне нравилось. Но, обещаю, даже в состоянии запредельной истерии, в неадекватном порыве выброситься в окно или вспороть мне живот столовым ножом, ты будешь сходить с ума от желаний ко мне теперешнему намного сильнее, чем к прежнему. В этом и будет вся шокирующая для тебя правда твоей новой реальности. Теперь ты будешь хотеть больше того, кого станешь ненавидеть сильнее смерти, буквально с ужасом осознавая насколько невозможно вернуть или переиграть все прошедшие годы.

Мы все изменились за это время, моя девочка, очень сильно изменились. Вот только разница между нами в том, что я еще могу слепить из тебя ту, кем хочу видеть, а вот ты из меня, увы, нет. Те дни, когда твои нежные ладошки и тонкие пальчики могли без страха и предубеждений пригладить жесткую холку моего зверя и даже защелкнуть на нем свой именной ошейник давным-давно канули в лета. Возврата больше нет ни для кого из нас, как и тех, кто мог все это предотвратить.

Скоро, моя милая, очень скоро ты осознаешь это в полную меру. Прочувствуешь от и до. Узнаешь и поймешь, почему наша Вселенная может жить теперь лишь в подобной ипостаси, в кроваво-огненных протуберанцах твоей чистой сладкой боли. И я не позволю этому огню и ослепляющему свечению сбавить свою силу хоть на одну канделу, разжигая-раскручивая ее багровые спирали с каждым днем все ярче и глубже, заполняя ее распускающимися туманностями самые дальние уголки твоего дремлющего подсознания, вырисовывая алыми ожогами свои территориальные границы по твоей коже и в недосягаемых глубинах твоего тела. И ты почувствуешь эту разницу, наконец-то увидишь и примешь за истину, что перед тобой совершенно другой человек, не тот, от кого ты так скоропостижно бежала сломя голову, а тот, кто больше никогда не позволит тебе повторить этот трюк снова.

Казалось, ее багряные отблески с пурпурными разливами глубокого насыщенного света приняло на себя вечернее солнце Леонбурга, затопив открытую поверхность города красным раскаленным золотом и беспрепятственно просачившись даже за "порталы" холодного стекла. Он ощущал ее теплые мазки на своем лице каждый раз, когда автомобиль разверчивался или выезжал на определенные точки открытых автострад центральной эстакады, пропуская сквозь панарамные окна лимузина косые лучи небесного светила. Не смотря на тонированное стекло, полусумрак салона Крайслера наполнялся ее скользящим бархатом прозрачного вельвета, перекрашивая дорогую бежевую обивку замшевого кожзаменителя на горячий оттенок возбуждающего красного, будто и вправду обладал возможностью навечно оставлять свой неповторимый рубиновый свет-оттиск как на бездушных монументах человеческого гения, так и на оголенной коже. Незримый переход, вскрытый лучами-скальпелями по тончайшим линиям-границам пульсирующего алого живой необратимой реальностью.

Чем глубже параллели, тем острее осязание неизбежного? Может это и вызвало часть волнения, как и приближение к ожидаемой его цели? К точке заветного сердцебиения, обособленного запаха, вкуса и ментального потока мечущегося сознания. Ты можешь не знать, что я уже рядом, но чувствовать мое присутствие и физическое приближение ты будешь теперь всегда, постоянно и как никто другой, без права сопротивляться, прятаться, закрываться и использовать все возможные пути к отступлению. Да ты их уже итак успела все использовать почти до единой, выбросив заранее все имеющиеся козыря до того, как игра успела перейти на более серьезный уровень с запредельно крупными ставками. И, похоже, ты так до сих пор и не осознала, что это не игра, а начало твоей новой жизни — твоей абсолютно новой реальности…

…Лимузин мягко притормозил у обочины тротуара, перед широкой фронтальной стеной девятиэтажного здания гостиницы "Остиум" напротив ее парадного входа и подсуетившегося дежурного швейцара. Последние минуты багряного заката окрашивали бежево-желтый кирпич отеля в тлеющий сумеречный пурпур, угасающий тусклым рефлексом на стеклах последних этажей. Он не спешил, даже когда швейцар в темно-изумрудной форме гостиничного персонала "Остиума", прижимая в приветственном почтении пальцы одной руки к козырьку фуражки, второй открывал дверцу представительского авто перед особым гостем. Даже когда пассажирский салон Крайслера наполнило холодным потоком свежего ноябрьского воздуха и ворвавшейся звуковой какофонией уличного шума, он не сделал ни одного резкого движения или хоть какого-нибудь нетерпеливого рывка. Вначале подхватил с сиденья соседнего кресла черную глянцевую коробку-футляр без каких-либо опознавательных лейблов или надписей, протянул ее все тем же медленным вялым движением в руки выслужливого служащего отеля, и только потом соизволил выбраться из машины.