В любви и боли. Противостояние. Том второй

22
18
20
22
24
26
28
30

И почему желание вцепиться в него со всей дури никак не отступало?

Кажется, тебя начало уже потихоньку трясти и на вряд ли от холода. Ты его сейчас и не ощущала, скорее наоборот — плавилась в липких накатах неравномерных вспышек подкожного жара, которые так и норовили добраться своими обжигающими щупальцами до твоего сердца и горла.

— Чем уже сделала? Что именно? Не записалась на прием к гинекологу? — ты бы возможно даже засмеялась, если бы не этот гребаный страх, царапающий сознание все сильнее и сильнее, стоило тебе пройти еще на шаг вперед к краю собственного безумия.

Ты и вправду свихнулась, раз не могла остановиться, если позволяла себе и дальше нестись на полной скорости к земле… к острым шпилям разбитых зеркал, не думая о возможности как-то притормозить-замедлить это бешеное падение…

— Не записалась на прием, ни разу не связалась с неким Брайаном Степлтоном, чтобы сообщить ему о разрыве вашей помолвки, не совершив ни одной даже мало-майской попытки объясниться с ним, а главное… проигнорировав сразу два моих четких указания. Ты хочешь, чтобы я лично занялся данными проблемами на свое собственное усмотрение? Ты действительно хочешь именно ЭТОГО, Эллис?

Ледяные жгуты вымораживающего страха с липкими щупальцами лихорадящего жара все-таки обхватили твою сердечную мышцу далеко не ласковыми тисками то ли оглушающей боли, то ли ослепляющей паники (или тем и тем одновременно). Еще немного и они доберутся до твоего мыслительного центра, выбивая контакты здравого рассудка один за одним.

У тебя даже не было нескольких секунд, чтобы оглядеться по сторонам и задать себе самый бессмысленный вопрос "Почему здесь? Почему именно здесь?" — Да и чтобы ты вообще заметила, если бы это сделала?

А если ты сейчас его отпустишь и побежишь, что дури, из последних сил?

— Ты мне можешь ответить хотя бы на это? Что тебе помешало взять телефон и набрать его номер? ЭЛЛИС.

— Я просто забыла… Мне было некогда, — голос сел, осип, сорвался окончательно, и ты вообще с трудом понимала, что он принадлежал тебе.

И кажется, тебя уже подташнивало. И эта ноющая боль в пояснице и внизу живота с правой стороны. Чем сильнее тебя крыло, тем глубже ее острые коготки и жадные зубки впивались в твою плоть изнутри.

— Я пыталась прийти в себя. Мне нужно время… хотя бы еще немного времени. Я не могу так…

— Что ТАК? Что конкретно ты не можешь, Эллис? В Эшвилле тебе хватило всего два-три дня, чтобы собрать все мои фотографии, вещи, аккуратно запаковать их в коробочку и принести их мне лично — на порог моего дома. Ты попрощалась со мной тогда где-то максимум за десять минут. Что в этот раз тебе мешает проделать такой же незамысловатый фокус с Брайаном Степлтоном?

— Не знаю…

Боже… ты еще шла? Как? Откуда у тебя оставались на это силы? Ты же не чувствовала собственного тела — ни рук, ни ног, ни окружающей реальности. Ее свернуло, затянуло в острые трещины смятых фотокарточек, резко схлопнуло беззвучной вспышкой в черной помпе разверзнувшейся бездны. Остался только запах…

Что это? Мазут, бензин или тухлые водоросли? Чиркни спичкой или колесиком зажигалки и разнеси остатки этой долбанной реальности к чертовой матери, пусть высосет из нее весь воздух и сожрет алым пламенем то, что ты так боялась воскресить и чувствовать, то, что уже пожирало тебя изнутри, вырываясь на свободу абстрактным хаосом чистого безумия. Ты больше не хочешь этого переживать и пропускать через себя, оно же попросту тебя убьет рано или поздно. Разве он не понимает? Против этого чувства вины нет никакого лекарства. И любое его слово на эту тему пострашней любой разрывной пули. Мгновенно, летально и… запредельно болезненно.

— Наверное из-за того что… — (бл*дь, Эллис, молчи. МОЛЧИ, твою мать, — Это не я… кажется… Это все Алисия Людвидж, — Думаешь, он примет от тебя подобное объяснение?) — Потому что мы уже три года вместе. Это очень большой срок. Такие вещи нельзя делать по телефону или… по почте. Он же не имеет понятия, что здесь происходит… Я ведь это должна сделать по собственному принятому мною решению…

Остановилось не только сердце, дыхание и весь мир, оглушая-ослепляя и впиваясь в кожу (то ли снаружи, то ли изнутри, то ли изнутри и снаружи) тысячами осколками разбитых черных зеркал, замерла даже вселенная и ты вместе с ней. Если пошевелишься — они разорвут тебя на пыль, а ты даже не успеешь перед этим закричать, осознать, что тебя убило за ничтожное мгновение собственной глупости.

Господи… ты ощутила это… ЕГО… пусть всего лишь за две-три вспышки долей секунды, но это была уже не тень. Тень бесплотна, а это… Черный фактурный мрак, скользнувший бесшумным танцем твоей персональной смерти через разделявшее вас расстояние живой горячей и пугающе осязаемой массой… И ты почувствовала (нет, не услышала, а именно почувствовала, потому что в вакууме ничерта нельзя расслышать) вибрацию низкого, глухого, почти утробного рычания и каким-то немысленным чудом успела разглядеть в черноте заволновавшейся тьмы отражение собственного тела и перепуганного до смерти взгляда, вспыхнувших тусклым рефлексом растворяющегося света в бездонных угольных зрачках готовящегося к нападению зверя.

— Дай мне свою сумочку. — его голос впервые прозвучал слишком громко, едва не выбивающим выстрелом по барабанным перепонкам, хотя он наоборот его понизил.