— Скоро полночь, дорогая. Мы будем держаться вместе, не так ли? Ты будешь танцевать со мной в двенадцать часов.
— Да, если будут танцевать.
Она машинально хлопала в ладоши, поглядывая через плечо. Оркестр заиграл другую мелодию.
— Тебе не нужно возвращаться, — сказал я, — давай продолжим танцевать.
Мы станцевали еще один танец, но потом она вернулась к столу. Мне так не хотелось ее отпускать! В зале сейчас было на что посмотреть: шапки из бумаги, серпантин и прочая ерунда. Потом погас свет, и сразу возникли суматоха, послышались смех и возбужденные голоса.
— Что происходит? — спросила Ванда, оказавшаяся рядом со мной, и схватила меня за руку.
— Я полагаю, сейчас двенадцать часов, — ответил я.
Нет, она все-таки дура. Я озирался в поисках Хесты, но не видел ее. Потом начали бить часы, а после этого снова зажегся свет и раздались радостные возгласы. Люди пожимали друг другу руки, целовались, оркестр заиграл, и все начали кричать и петь. Все это было очень неестественно. Хеста смеялась и бросала в кого-то серпантин. Кажется, она меня не видела. Мне пришлось встать и пойти танцевать с девушкой в зеленом, с которой я не был знаком.
Мы завтракали. Я сидел в постели, помешивая кофе, а Хеста, свернувшись на краешке, полуодетая, намазывала маслом круассан для меня.
— Думаю, во вторник я поеду в Лондон, — сказал я.
— В самом деле? — спросила она.
— Думаю, да, дорогая. Я хочу уладить это дело, и неизвестно, сколько времени все это займет. Видишь ли, если они решат публиковать книгу, то даже тогда, вероятно, это случится не раньше чем через несколько месяцев. Мне нужно будет попросить аванс.
— Как обстоят дела с нашими финансами?
— Не слишком хорошо. Деньги почти кончились. Того чека хватило больше чем на год, ты же знаешь. Но тебе не о чем беспокоиться.
— У меня, в любом случае, есть свое собственное содержание.
— Да, но мне бы хотелось, чтобы ты пользовалась моими деньгами.
— Еще чашечку, Дик?
— Да, пожалуй. Итак, если я выеду во вторник, то утром в среду могу начать разыскивать издателя моего отца.
— Ты все-таки решил это сделать?
— Думаю, ничего иного не остается. Это противно, но ничего не поделаешь. Иначе никто не станет со мной разговаривать.