– Никому не говори об этом, ладно? – Остин повернулся, и теперь я видела его лицо. Я чувствовала, что могу потеряться в его завораживающих итальянских глазах. Они казались такими темными, что почти отливали синевой. Волосы уже прилично отросли, и прядка цвета черного дерева упала на проколотую в двух местах бровь. В оливковую кожу были продеты серьги в виде булавок.
– Клянусь, это станет нашей тайной, – пообещала я.
Остин лишь недоверчиво усмехнулся.
– Очередная тайна к куче уже похороненных нами?
– Похоже, это у нас получается лучше всего, – вздохнула я.
Он улыбнулся. Я тоже растянула губы, радуясь, что он смог отыскать сейчас хоть что-то забавное. Ведь он явно страдал, потому что кто-то заболел. Мне отчаянно хотелось узнать, кто именно.
Я неосознанно потянулась и смахнула непослушную прядь волос с его лица. И тут же замерла, поняв, что сделала.
Отдернув руку, я покраснела.
– П-прости.
Остин сам пригладил разметавшиеся волосы.
– Так лучше? – хрипло проговорил он.
У меня внутри все перевернулось. Он прежде не вел себя так… почти дружелюбно.
На шее Остина я заметила еще одну геральдическую лилию, более декоративную. Восхищаясь замысловатыми листочками изящного цветка, я проговорила:
– Мне нравится этот символ. Он что-то значит для тебя, раз ты нанес его на кожу?
В глазах Остина появился блеск.
– Это эмблема Фиренцы… Прости, Флоренции. Так для тебя звучит привычнее. Той, что в Италии. Моя… мама оттуда родом.
Почему-то его ответ вызвал во мне грусть. Вероятно, из-за того, что в голосе Остина слышались отголоски страданий, когда он нерешительно говорил о маме.
О, нет… должно быть, все дело в ней…
Быстро осмотрев сад, я взглянула на Остина и попыталась разрядить мрачное настроение.
– Ты вообще слезешь сегодня с моих колен?