Меня словно ударили ножом в живот.
– Вот почему ты назвала мою музыку бездушной.
Бонни перестала улыбаться.
– Я верю, что музыка рассказывает какую-то историю. Верю, что в нотах и мелодиях заключен какой-то смысл. Музыка должна увлекать слушателя в путешествие, озаренное сердцем ее создателя. – Она поцеловала меня в губы. – Той ночью твоя музыка была… она не рассказала мне ничего. Она не несла никакого содержания. – У меня упало сердце, но следующие слова девушки вернули его к жизни: – Я больше так не считаю, потому что видела, как ты играешь, слышала созданную тобой музыку. В ней вся твоя душа, Кромвель. Произведения, которые ты исполнял на фортепиано… в них заключено столько разных смыслов, что хочется плакать. – У нее заблестели глаза. – Я никогда не сомневалась в твоем таланте и теперь вижу его очень отчетливо.
– Это все ты, – признался я. Бонни замерла. – Ты была права: я потерял верный путь. Моя музыка… была бесцельна, не рассказывала слушателю истории. Это был просто набор цветов, помогавший мне заглушать чувства. – Мне захотелось рассказать Бонни всю правду, но даже сейчас я не мог себя заставить. Я поиграл прядью ее волос. – С тех пор как я встретил тебя… Все изменилось. Я воспринимаю музыку по-другому. Это все ты, Фаррадей, ты меня изменила. – Я рассмеялся, потому что собирался сказать нечто на редкость слащавое. – Ты меня вдохновила.
– Кромвель. – Она покачала головой. – Я не могу тебя вдохновлять.
– Можешь и вдохновила. – Я прижал ее руку к своей груди. – С тех пор как я встретил тебя, музыка, от которой я пытался избавиться, постоянно со мной. Я даже начал играть, хотя три года не брал в руки ни одного музыкального инструмента, пользовался только ноутбуком.
Бонни положила голову мне на грудь, и я обнял девушку за плечи. Больше мы не разговаривали. Я слышал, как дыхание Бонни выровнялось, и понял, что она заснула.
Я не смыкал глаз до рассвета. Гладил Бонни по волосам и обнимал. У меня в животе снова образовалась яма, а руки так и чесались – хотелось творить. Так всегда происходило, если в моей жизни случались какие-то выдающиеся события.
И с Бонни в объятиях, я понимал: то, что мы с ней вместе, очень важно. Она ворвалась в мою жизнь, подобно урагану.
Впервые за долгое время я уснул с улыбкой на губах.
Я проснулся от голосов в коридоре. Поморгал, разгоняя сонный туман, оглядел комнату. Было холодно. Я посмотрел направо, ожидая увидеть Бонни, но ее не было рядом.
– Бонни? – позвал я. Тишина.
Я сел. Одежда девушки исчезла. Мне вдруг стало не по себе. Отбросив одеяло, я подобрал с пола джинсы и свитер. От свитера пахло ею.
«Куда она, черт возьми, подевалась?»
Быстро обувшись, я выскочил за дверь. Пока я шел по дорожке, ведущей к другим корпусам общежития, мне в лицо хлестал холодный ветер. Я понятия не имел, который час, но, очевидно, было уже позднее утро, а может, и день. Вокруг бродили студенты: одни перекусывали во внутреннем дворе, другие просто бездельничали.
Когда я подошел к дверям общежития, где жила Бонни, из дверей как раз выходил какой-то студент. Я придержал дверь, вошел и направился прямиком к комнате девушки. Я уже занес руку, чтобы постучать, но заметил, что дверь приоткрыта. Я толкнул ее и вошел.
Весь пол был заставлен коробками, повсюду лежали сложенные вещи. Белье с кровати было снято, со стен убрали все картины и фотографии. Бонни сидела за столом и смотрела на стоящую перед ней коробку. Она была одета в черные легинсы и такого же цвета длинный джемпер, а волосы собрала в пучок на макушке. В руках она держала блокнот.
Девушка подняла голову, и я увидел, что она бледная как смерть. Она смотрела на меня, не говоря ни слова.
Я озадаченно нахмурился.