Прозвучавшие слова шокировали Милену, как если бы любимый муж дал ей пощёчину. Даже оратор, известный актёр и бард Поитур, на мгновение сбился во время чтения, столь явная в них звучала крамола. Придворные и знать, собравшиеся в Ороз-Хоре, начали перешёптываться. Послышались едва уловимые смешки, а на лицах появлялись мимолётные понимающие улыбки. Тем, кто не понял сути прозвучавших строк, её быстро доносили, отчего лукавых взглядов и перемигиваний становилось лишь больше.
Императрица же сидела, пытаясь удержать маску благопристойности и спокойствия, изображала, что ситуация не столь плоха, как кажется на первый взгляд, хоть изнутри и кипела от злости.
«Таскол… душа… Это центр Империи, её столица. Разумеется, всё так, — размышляла она. — Что ещё может быть душой Империи? Вот только „кулак“ обозначает насилие, особенно если он стальной. А добавить следом, что Таскол — „бьющее“ сердце… не бьющееся, а именно „бьющее“… Весьма опасная двусмысленность!»
Милена не успела прожить сотню лет и не являлась той, кто до боли в глазах изучал хитрости переплетения слов, но читать женщина любила, а также была образованной и обладала живым, острым умом. Она справедливо считала, что кое-что знает и о логике, и о здравом смысле, потому была уверена в своём понимании скрытого подтекста озвученных Поитуром слов: Юалд заявлял, что Таскол поддерживает свою власть жестокостью. Столица — зло Империи.
«Неужели это намёки на прошедшие чистки? Конечно, мне пришлось спустить Тайную полицию с поводка, с лихвой выдав им временных полномочий, которых хватало даже для ареста и допросов аристократии, но иначе было никак. Нельзя было допускать повторных „Похорон гербов“. Кроме того, Дэсарандес поступил бы так же…» — эти мысли судорожно крутились в голове императрицы.
Очевидно, что писатель решил сыграть в какую-то игру, иначе не осмелился бы озвучить такую дерзость. И всё-таки последовавшая за этими словами сюжетная составляющая, яркие образы, возвышенные герои, эффектные и изящные переплетения их судеб быстро увлекли Милену, отчего она решила закрыть глаза на этот укол. Пожалуй, подобное являлось лишь лёгким укусом домашнего любимца. Какой великий поэт не укорял своего покровителя?
Тем не менее подобные нападки встревожили женщину. Если даже собственный фаворит осмеливается бросать такое чуть ли не ей в лицо, то что говорить об остальных?
«И это в моменты, когда никто даже не усомнится в могуществе династии Мираделей!» — осознала она.
Одно дело — быть императрицей огромного государства, а другое — женой Дэсарандеса. В его отсутствие, несмотря на наличие множества более старших родственников, вся полнота власти падала на неё. И падала с такой высоты, с такой силой, что не могла не переломать все кости и не отбить все внутренности.
Даже в моменты, когда Милена озвучивала чёткий приказ, у неё создавалось ощущение, что за него приходилось биться словно льву, доказывая собственную правоту перед советниками, верховным жрецом, министрами и прочими лицами, будто желающими «научить её, как правильно управлять Империей».
В отсутствие Дэсарандеса Ороз-Хор превращался в настоящее скопище притворно кланяющихся, льстиво улыбающихся велеречивых змей. Придворные, столичная знать, аристократы из провинций, высшие чиновники, послы других государств… Даже стража и слуги. Милену мутило от их вида, когда эти люди едва ли не падали на колени, с обожанием и благоговением рассматривая императора, но стоило лишь ему покинуть дворец, уйдя на войну, как тут же начинали строить козни и интриги за её спиной.
— Ходят слухи, — нашёптывали Милене, — что граф Алонсий Мофос из Ипсена усомнился в правильности реформ налогообложения для горношахтной добычи руды. Его дерзкие высказывания могут создать весьма большое количество проблем. Быть может, если вызвать графа в столицу и допросить…
И так каждый день. Императрица сжимала зубы, сталкиваясь с нескончаемым потоком острых, как лезвия, слов и языков.
Впрочем, со временем она научилась игнорировать подобное и даже находить это забавным. Как минимум потому, что если бы хотя бы десятая часть всего, что ей доносили, была правдой, Империя находилась бы на грани мятежа.
«Но не означает ли это, — думала Милена, — что если мы и правда окажемся на грани мятежа, то я не сумею понять этого до последнего?» — Эта мысль пугала её, заставляла всё больше погружаться в паранойю и выдавать порой неадекватно жёсткие распоряжения по отношению к незначительным, на первый взгляд, вещам.
Она знала слишком много примеров, когда аналогичные ситуации приводили к краху огромных королевств. И то, что произошло сейчас, дерзкие слова Герена… Подобное заставляло задуматься, означает ли это, что даже народ начинает роптать? Или это всего лишь случайность?
Впрочем, позднее императрица и вовсе посчитала оскорбление поэта достаточно грубым, тяжеловесным и неуклюжим. Попросту бездарным и не стоящим её внимания.
«Изящества в нём не более, чем в укороченных платьях с разрезами у шлюх Розового переулка, — мысленно посмеивалась Милена. — Окажись Юалд талантливее, например как Кауец с его „Веком позора“, то нападки оказались бы куда более тонкими, завуалированными, не бросающимися в глаза, мимолётными и чуткими, как послеобеденная дрёма. Такое уже нельзя было бы уверенно объявить крамолой, вынужденно сомневаясь и гадая, скрывается ли под двойным дном ещё одно? „Ода переливов“ могла стать именно подобным произведением. Колким, как шипы на розах. Словно терновый куст, царапающий тех, кто осмелился протянуть к нему руку, но при этом оставаясь недосягаемым для остальных».
Однако Милена не могла просто взять и выбросить случившееся из головы. Женщину одолевали мысли и размышления. Невольно Герен смог пробить броню её спокойствия, заставляя думать об одной и той же строке: «Таскол, стальной кулак в нашей душе. Сердце, яростно бьющее… Таскол… Таскол…»
И если по первости она, как и остальные слушатели, посчитала обозначение столицы Империи буквальным, ведь это соответствовало всему уже сказанному, то позднее, постоянно о нём думая, стала склоняться к иному. Это метафора. Сопоставление шло глубже, как это всегда бывает у поэтов с их тёмными словесами. Таскол — это не сердце, не душа, а место, где расположено сердце. Тут тоже был зашифрован свой смысл.