Чебурашка

— Можно не разуваться, — предупреждает Артур.

Мы идём за Машей и оказываемся в настоящей швейной мастерской. Здесь и манекены, и столы для кройки, и две больших, судя по всему, промышленных машинки и оверлок. Большой стеллаж уставлен коробками и мотками тканей. Неплохо мы попали…

— Есть у тебя ещё эти «Джексоны»? — спрашивает Артур.

— Найдутся, — кивает хозяйка этой медной горы. — Сколько надо?

— Штук двадцать, — отвечаю я.

— Берите все, там около полусотни осталось. Монополистами будете.

Она тянется за небольшим деревянным ящичком, снимает его с полки, ставит на стол и в этот самый момент в прихожей раздаётся звонок. Долгий, протяжный и настойчивый.

Мы все переглядываемся.

— Мы только утром прилетели, — говорю я. — Могу билеты показать. Что окажемся здесь точно не знали.

Звонок звенит снова. Будто электродрель. Твою за ногу… Будто прямо в голове. Под ложечкой становится пусто и холодно. Кажется, на обратный рейс мы можем опоздать…

— Открывайте! — доносится из подъезда. — Открывайте, милиция! Будем дверь ломать!

И в подтверждение этих слов, раздаётся глухой и сильный удар…

14. Темный Доктор

Маша открывает и впускает в свою мастерскую злых духов, в глазах которых нет ни сочувствия, ни человечности. Они мечутся по комнате, как нетопыри и революционные матросы. У них разговор короткий — раз-два, и к стенке.

Возглавляет их седой человек в штатском с сигаретой, зажатой в жёлтых прокуренных пальцах, и с безумным взглядом. Как у опьянённого кровью обвинителя французского революционного трибунала. Одержимый. Впрочем, говорит он достаточно спокойно, хоть и с мефистофельской улыбочкой.

— Ну что, Маха, доигралась?

Голос негромкий, насмешливый.

— Разве не предупреждал я тебя? Предупреждал ведь. И тебя, Артурчик, тоже предупреждал, просил, заканчивайте свои преступные деяния. Просил, а? А вы что? Послушали меня? Нет, опять здесь цех устроили. Целую фабрику. Детишек вот привлекли. А они ведь плакать будут, и родители их плакать будут, горько, безутешно. И ты Машутка, будешь плакать, и ты, Артурка. Это я вам обещаю. Жизни ваши испорчу, судьбы перекалечу, будущее переломаю. Назидание сделаю всем поколениям отныне и до века. Имена ваши в анналах высеку и вашей же кровью напишу методичку, как ненужно себя вести. Давайте, соколики, понятых, кандалы и розги. Ладно, про розги шучу. Розги потом, розги в остроге будут, в тюрьме-матушке.

Он окидывает всех нас взглядом возбуждённо-восторженных глаз. Ликует, зараза, представляет наши муки. Смотрит на Катьку и в глазах его мелькают сладострастные вспышки предстоящих истязаний. Смотрит на меня и видит, как я корчусь от боли и от страха.

Да вот только корчиться и молить о пощаде мне совсем не хочется, зато хочется врезать хорошенько этому мудаку, чтобы летел он, как мужичонка с котомкой с картины Марка Шагала. И ещё хочется раздавить, как мерзкого таракашку, чтобы чпок — и только мокрое место.