Джоанна Дикон предупредила, что задание носит конфиденциальный характер, и попросила не говорить о нем ни с кем из учителей, на что сразу же получила согласие: Харриет надеялась, что именно ее имя войдет в список образцовых педагогов, который подадут в региональный комитет образования.
Это было в первую их встречу.
В следующие полторы недели они сталкивались трижды: в супермаркете, на остановке автобуса и в аптеке, куда Харриет каждую пятницу приходила за лекарствами для матери.
И каждый раз они разговаривали.
Эти встречи и беседы не вызвали никакого подозрения — наоборот, было радостно, что кто-то из чиновников от образования обратил наконец внимание на ее педагогические воззрения и принципы. К тому же Джоанна Дикон могла обаять кого угодно. Харриет еще тогда обратила внимание, как та буквально ловила каждое ее слово. Не довериться ей было невозможно.
И вот однажды разговор зашел о группе ребятишек, с которыми Харриет занималась дополнительно после уроков. Среди них была и Эви Коттер.
Скоро они обсуждали уже одну Эви, причем Джоанна Дикон — Мэри Шорт — расспрашивала о матери девочки и о том, что происходит у них дома. Харриет откровенно выложила все, что знала. Да и чего ей было опасаться, ведь собеседница была профессиональным педагогом и представляла почтенную организацию: Совет графства Ноттингемшир.
Теперь, когда становится ясно, какого дурака она сваляла тогда, у Харриет буквально темнеет в глазах. Голова падает на обитый рубчатым бархатом подголовник, а тот приятно пружинит в ответ.
Но тут вспоминается комната. Пульс учащается, становится по-настоящему тошно.
Справившись с приступом паники, она принимается складывать все факты, и старые, и новые, в одну простую, понятную картину.
Когда-то Харриет разрешила себе поверить в то, в чем ее старательно убеждали другие, и совершила то, на что никогда не пошла бы сама.
И есть лишь один способ исправить это.
Глава 70
Харриет звонит в больницу, чтобы узнать часы посещений. Уверенным тоном спрашивает, в какой палате лежит Джоанна Дикон, и получает такой подробный ответ, что даже становится слегка не по себе.
Она уже давно не выходила на улицу, а потому не сразу находит пальто, расческу и туфли. На пороге открывает сумочку, убеждается, что ничего не забыла, выходит и запирает за собой дверь черного хода. Промозглый воздух леденит щеки, но это даже приятно после недели, проведенной в затхлом воздухе дома, где в редких лучах ноябрьского солнца, неведомо как проникающих внутрь сквозь частые тюлевые занавески, перекатываются на полу шарики пыли.
Харриет обнаружила, что чем реже она бывает на улице, тем реже ей туда хочется, — но сейчас у нее важное дело. Значит, потраченные усилия будут не напрасны.
Она идет по заросшей тропинке вдоль дома, подходит к деревянной калитке и толкает ее, привычно съеживаясь в ожидании материного окрика: «Смажь уже эти петли».
Но окрика, разумеется, не последовало. Несмазанные петли будут продолжать скрипеть, дерево — отсыревать и гнить без ежегодной вонючей покраски, а Харриет Уотсон — с наслаждением следить за процессом распада.
Она хлопает калиткой, щелкает замком и, свернув налево, идет в конец улицы, к автобусной остановке. Через неделю праздник — Ночь костров[23]. В воздухе запахнет гарью, шумные компании студентов будут запускать петарды и фейерверки, так что грохот, дым и молодой, задорный хохот разорвут тишину в ее гостиной.
Когда сам не живешь, а лишь наблюдаешь чужую жизнь, установленный порядок вещей может начать раздражать. Сначала Хеллоуин, потом Ночь костров, потом Рождество. Новый год, когда все обсуждают отпуска, весна с Пасхой и, наконец, лето — долгие пустые месяцы, которые тянутся и тянутся, пока осень не запустит новый цикл.
ebooksa