А к началу осени, когда Сергей Витте подписал в Портсмуте спасительный мирный договор, Большие Беспорядки подтолкнули Россию к грани, за которой уже маячила революция.
«Немаленькая и непобедоносная война» привела к тому, что оба традиционных оппонента самодержавия – «эволюционеры» и «революционеры», во-первых, очень укрепили свои позиции, а во-вторых, всё чаще стали выступать единым фронтом. Общественное движение радикализировалось, радикальное движение вышло на общественный уровень.
Хроника внутриполитических событий года напоминает температурный график у постели тяжелого больного: кривая всё время поднимается вверх.
Третьего января (перехожу с Григорианского календаря на Юлианский, поскольку речь пойдет о внутрироссийской жизни) «зубатовское», то есть вроде бы неполитическое «Общество фабрично-заводских рабочих» Петербурга под руководством Гапона начинает забастовку. Движение охватывает почти весь столичный пролетариат, и девятого января заканчивается «Кровавым воскресеньем».
Это трагическое событие – самая тяжелая, преступная ошибка царской власти, едва не приведшая к распаду государства – заслуживает подробного описания, чтобы была понятнее общественная реакция на случившееся.
Из всех многочисленных свидетельств я выбрал воспоминания Е. Никольского, потому что это был человек отнюдь не революционных – напротив, весьма правых взглядов. Он, тогда офицер Главного штаба, просто рассказывает, что видел собственными глазами, глядя из окна на Дворцовую площадь.
«Очень скоро почти вся площадь наполнилась войсками. Впереди стояли кавалергарды и кирасиры. Около двенадцати часов дня в Александровском саду появились отдельные люди, потом довольно быстро сад начал наполняться толпами мужчин, женщин и подростков. Появились отдельные группы со стороны Дворцового моста. Когда народ приблизился к решетке Александровского сада, то из глубины площади, проходя площадь беглым шагом, появилась пехота. Выстроившись развернутым фронтом к Александровскому саду, после троекратного предупреждения горнами об открытии огня пехота начала стрельбу залпами по массам людей, наполнявших сад. Толпы отхлынули назад, оставляя на снегу много раненых и убитых.
Выступила и кавалерия отдельными отрядами. Часть из них поскакала к Дворцовому мосту, а часть – через площадь к Невскому проспекту, к Гороховой улице, рубя шашками всех встречавшихся…
Я… вышел черным ходом через ворота, прямо выходящие на Морскую улицу. Далее – до угла последней и Невского. Там я увидел роту лейб-гвардии Семеновского полка, впереди которой шел полковник Риман.
…Некоторое время рота стояла в бездействии. Но вот на Невском проспекте и по обеим сторонам реки Мойки стали появляться группы людей – мужчин и женщин. Подождав, чтобы их собралось больше, полковник Риман, стоя в центре роты, не сделав никакого предупреждения, как это было установлено уставом, скомандовал:
– Прямо по толпам стрельба залпами!
После этой команды каждый офицер своей части повторил команду Римана. Солдаты взяли изготовку, затем по команде «Взвод» приложили винтовки к плечу, и по команде «Пли» раздались залпы, которые были повторены несколько раз. После пальбы по людям, которые были от роты не далее сорока – пятидесяти шагов, оставшиеся в живых бросились опрометью бежать назад. Через минуты две-три Риман отдал команду:
– Прямо по бегущим пальба пачками!
Начался беспорядочный беглый огонь, и многие, успевшие отбежать шагов на триста – четыреста, падали под выстрелами. Огонь продолжался минуты три-четыре, после чего горнист сыграл прекращение огня.
Я подошел поближе к Риману и стал на него смотреть долго, внимательно – его лицо и взгляд его глаз показались мне как у сумасшедшего. Лицо все передергивалось в нервной судороге, мгновение, казалось, – он смеется, мгновение – плачет. Глаза смотрели перед собою, и было видно, что они ничего не видят… В это время появился хорошо одетый человек. Приподняв шляпу левою рукою, подошел к Риману и в очень вежливой форме попросил его разрешения пройти к Александровскому саду, выражая надежду, что около Гороховой он, может быть, найдет извозчика, чтобы поехать к доктору. Причем он показал на свою правую руку около плеча, из разодранного рукава которой сочилась кровь и падала в снег.
Риман сначала его слушал, как бы не понимая, но потом, спрятав в карман платок, выхватил из кобуры револьвер. Ударив им в лицо стоявшего перед ним человека, он произнес площадное ругательство и прокричал:
– Иди куда хочешь, хоть к черту!
Когда этот человек отошел от Римана, то я увидел, что все его лицо было в крови.
…Я свернул вдоль Мойки, но у первых же ворот налево передо мною лежал дворник с бляхой на груди, недалеко от него – женщина, державшая за руку девочку. Все трое были мертвы. На небольшом пространстве в шагов десять – двенадцать я насчитал девять трупов. И далее мне попадались убитые и раненые. Видя меня, раненые протягивали руки и просили помощи».
Назавтра Никольский снова идет на службу.