Этот высший вид пустынной жизни обладает определенной привлекательностью для стремящихся к монашеству, не как какая-то действительно отдельная форма монашества, но как высший идеал одной общей для всех монашеской жизни. Здесь, однако, мы прежде всего должны знать о той трудной аскетической брани, чаще всего в монастыре, что непременно предшествует такому пустынножительству, также, как и о реалистическом монашеском учении, лежащим в его основе. Кассиановы “Постановления” — азбука также и этого вида монашества, тогда как в его “Собеседованиях” содержится более возвышенное учение для пустынножителей (и для общежительных монахов тоже).
Самая мысль о том, что “пустыню” можно найти в Галлии не была чем-то непосредственно очевидным. Даже после примера свят. Мартина и его учеников, св. Гонорат отправился искать свою пустыню на Восток и только благодаря смерти своего товарища он, дойдя уже до Греции, вернулся и уединился сперва в пещере на материке, а затем на острове Лерины у побережья южной Галлии, где со своими последователями основал монастырь по возможности в традициях Востока. У нас нет детального описания его первоначального монастыря на Леринах, но несколько кратких упоминаний о нем изображают его весьма похожим на полуотшельнические лавры Востока. Св. Евхерий, ученик св. Гонората, описывает его как место, где “святые старцы живут в особых кельях”. Более подробное описание такого рода монастыря мы находим в “Житии свят. Мартина” Сульпиция Севера:
“Место сие было таким глухим и отдаленным, что обладало всем уединением пустыни. С одной стороны оно было огорожено скалистыми утесами высокой горы, остававшееся ровное пространство было окаймлено тихой излучиной Луары. Туда был всего один подход и то очень узкий. Его собственная келья была из дерева, как и у многих из братии, но большинство из них выдалбливали себе пещеры в скалах выступающий горы. Здесь было около восьмидесяти учеников, воспитывающихся на примере своего преблаженного наставника. Никто не владел ничем собственным: все клалось в общий котел… Редко кто покидал свою келью, за исключением тех случаев, когда они собирались все вместе для богослужения” (“Житие Св. Мартина, гл. X).
Остров Лерин
Остров Лерин с крепостью, где в течение веков пребывали мощи св. Гонората.
Поскольку подобные поселения монахов стали умножаться в Галлии V века, постольку и потребность ехать в Египет, чтобы увидеть христианскую “пустыню” становилась все менее и менее насущной. Прежде всего сам преп. Кассиан положил конец идее “хождения на Восток” за монашеским научением, когда представил в своих книгах учение великих египетских старцев. Когда он услышал, что преп. Евхерий уже после пребывания на Леринах задумал идти в Египет, то посвятил ему (и его великому авве, св. Гонорату) семь книг своих “Собеседований” со следующим предисловием: “О, святые братия Гонорате и Евхерие, похвалою тех высоких мужей, от которых мы приняли первые постановления отшельничества, воспламенились так, что один из вас, начальствуя над большим общежитием братии, желает, чтобы общество его, которое назидается ежедневным видением вашего святого жития, было наставляемо еще и заповедями тех отцов, а другой захотел отправиться в Египет, чтобы навидаться и телесным видением их, так что, оставив эту область, оцепеневшую от суровости галльского холода, как чистая горлица, полетел бы в те земли, которые ближе освещаются солнцем правды и изобилуют зрелыми плодами добродетелей. Это невольно возбудило во мне любовь, так что я, утешаясь желанием одного и трудом другого, не уклонился от опасности коротко написать, лишь бы только у первого увеличился авторитет между самыми монахами, а у второго отклонилась необходимость опасного мореплавания” (Предисловие к XI Собеседованию).
Преп. Евхерий, понятно, принял к сердцу слова преп. Кассиана. Он не только не отправился в Египет, но и стал великим певцом галльской пустыни. Возможно, что дело тут в его “западном” темпераменте и опыте или же это “северный” антураж его творений, хорошо знакомый нам по великим подвижникам русской “северной Фиваиды” ближайших к нам столетий, вплоть до преп. Серафима Саровского и других преподобных отцов и матерей уже нашего столетия, заставляет нас чувствовать что-то очень родное в писаниях преп. Евхерия и, в частности, в его “Похвале пустыни” (De laude ere mi). Позвольте привести здесь нечто из сего труда, который, хотя и иным образом, влиял на подвижников того времени почти также, как и “Постановления” преп. Кассиана. Эта небольшая книжка не содержит монашеского учения как такового, но отлично показывает нам импульс души, вдохновивший многих из современной ему молодежи обоего полу идти в пустыню.
“Пусть тот, кто горит божественным пламенем, оставит свое жилище, чтобы избрать пустыню, пусть предпочтет ее своим ближним, своим чадам… Тем христианам, кто оставил родную землю, пусть станет пустыня временным отечеством, из которого ничто да не зовет их назад: ни страх, ни желания, ни радость, ни скорби. Да, можно пожертвовать всем, что мы любим, ради счастья уединения”.
“Сколь сладка жаждущим Бога сия удаленная пустыня с ее лесами! Как милы жаждущим Христа сии убежища, простирающие вдаль и вширь, где лишь природа бодрствует! Все здесь умиряется. Тогда, как бы понуждаемый молчанием, ум радостно пробуждается и начинает ощущать в себе некие неизреченные божественные движения. Здесь нет ни какого-либо шумного смятения, ни молвы; одно лишь сладостное беседование с Богом нарушает тишину уединенного обиталища… Напрасно коварный враг рычит, как волк в ограде, где были заперты овцы. Восходя и нисходя по чудесной лествице Иакова, сонм ликующих ангелов несет неусыпную стражу над простором пустыни, просвещая ее своим невидимым посещением (Быт. 28, 12). Более того, чтобы не всуе бдели стерегущие град, Христос охраняет и ограждает свое стяжание в нем: Он таким образом отражает врагов его из пустынных пределов, что хотя Божие люди и подвергаются всем искушениям пустыни, однако они ограждены Им от их врагов. И более того, Сам Жених тайно возлежит с ними в полуноши, и изумленные неизреченным милосердием Его, пустынножители находятся в созерцании, восклицая: “Обретохъ, Егоже возлюби душа моя: удержахъ Его, и не оставихъ Его” (Песн. песн. 3, 4)” (гл. 37, 38).
“Почва пустыни не бесплодна, хотя ее и принято считать таковой… В пустыне делатель пожинает обильные плоды своих трудов… В сем месте находит он хлеб жизни, сходящий с небес. Среди этих скал бьют освежающие источники; эти живые воды властны утолять не только телесную жажду, но также и жажду спасения. Здесь простор и наслаждение для внутреннего человека… здесь рай души (гл. 39)”.
“Кроме сего, о всяческого почтения достойная земля, ты стала недавно обиталищем, приличным святым, обитающим в твоих гробах… Кто бы ни искал сожительства с ними, обретал Бога. Всякий, кто возделывал тебя, обретал в тебе Христа. Обитающий в тебе радуется о Господе, обитающем там же. Один и тот же человек одновременно есть твой владетель и божественное владение. Тот, кто избирает тебя в жилище себе, становится сам храмом Божиим” (гл. 41).
“Действительно, всякой пустыне, украшенной пребыванием благочестивых, я должен воздать честь. Но прежде всех других я воспеваю мои Лерины, приемлющие в свои благочестивейшие длани выброшенных кораблекрушением мятежного мира. Носимых его волнами они мягко направляют в свое пристанище, так что там, во внутреннем дворе Господнем, те могут перевести свое загнанное дыхание. Журча своими ручьями, зеленея травой, красуясь виноградниками, радостные своими видами и ароматами, они являют себя как бы раем тем, кто владеет ими… Там и сейчас живут в отдельных кельях те чудные святые старцы, что принесли дух египетских отцов в нашу Галлию” (гл. 42).
“Что за собрания святых, о благий Иисусе, дивно благоухающие подобно хранимому в алавастровом сосуде драгоценному миру, зрел я своими очами! Все здесь дышит сим благоуханием жизни. Они предпочитают благолепие внутреннего человека нарядности внешнего. Преуспевшие в делах любви, смирившиеся долу, благороднейшие в благочестии, крепчайшие в вере, скромные в поступи, скорые на послушание, молчаливые при встрече, величественно спокойные ликом: одним словом, они являют собою как бы чины ангельские в неослабном созерцании. Они не стремятся ни к чему, ничего не желают, разве соединиться с Единым для них вожделенным. Не только ищут они блаженной жизни, но и живут ею, не только стремятся они к ней вскоре, но и достигают уже”.
“Желают ли они быть отлученными от грешников? Они уже отлучены от них. Предпочитают ли они обладать чистой жизнью? Они обладают ей. Стремятся ли они проводить все свое время в славословии Бога? Они непрестанно славословят Его. Жаждут ли они радоваться в сонмах святых? Они радуются в них. Желают ли они наслаждаться Христом? Они наслаждаются Им. Не терпится ли им достигнуть пустынного жития? В своем сердце они достигают его. Так, по изобильнейшей благодати Христовой, здесь и сейчас они сподобляются многих из тех блаженств, чаемых ими в будущем веке. Последуя упованию пусть даже на некотором расстоянии, они уже сейчас охватывают существо его. Даже сам их тяжкий труд приносит многую мзду, ибо будущее воздаяние их лежит как бы в настоящих трудах” (гл. 43).
Чтобы не показалось, будто эта щедрая “похвала пустыни” происходит от “западного романтизма”, приведем здесь слова великого отца восточного монашества, жившего столетием раньше, свят. Василия Великого (как они приведены в житии великого отца русской “Северной Фиваиды” старца Назария Валаамского). Вдохновленный внешне весьма отличными пустынями Египта и Каппадокии, свят. Василий также, как и западный поэт видит тот же самый рай сердца для того, кто оставил все для Бога:
“О пустынное житие, обитель небесного обучения и божественного познания, училище, где Бог есть все, чему мы учимся. О пустыня сладости, где благоухающие цветы любви блистают ныне огненным цветом, сияют ныне белоснежною чистотою. Там мир и тишина; и те, кто живет под ними, остаются неколеблемы ветром. Там фимиам совершенного умерщвления не одной лишь плоти, но, что еще достохвальнее, самой воли, и кадило непрестанной молитвы негасимо горит огнем божественной любви. Там различные цветы добродетели, блистающие разнообразными украшениями, расцветающие благодатью неувядаемой красоты. О пустыня, услаждение святых душ, рай неисчерпаемой сладости! Ты еси пещь, силу чьего пылающего огня три отрока прохлаждают молитвой, и посредством горячей веры они гасят вокруг себя неистовое пламя, в котором сгорают и стрелы и оковы, но те, кто в оковах не сгорают, только узы греха ослабевают, и душа возводится к пению божественной хвалы, восклицая: “Растерзалъ еси узы моя. Тебе пожру жертву хвалы” (Пс. 115, 7–8)”.
Любовь к пустыне как к убежищу от житейских бурь и суеты и месту напряженной духовной брани ради Царствия Небесного и преклонение перед обитавшими там преподобными, облагоухавшими земли Запада своими подвигами благочестия — вот то, что вдохновляло молодых новообращенных христиан Запада искать пустыни Галлии и узнавать там из первых рук, от опытных старцев и на собственном опыте духовное учение восточных Отцов. Было много несчастных случаев и духовных катастроф, неизбежных при столь жестокой битве, но те, кто устояли перед лицом всех препятствий и действительно возрастили семена восточного монашества на западной почве, оставили по себе благоухающую память и пример, который еще и сегодня не умер для тех, кто пожелает отыскать его и вдохновиться им.
Из житий древних пустынножителей Галлии нет ни одного столь притягательного и воодушевляющего как житие препп. Романа и Лупикина. Написанное в их монастыре несколько десятков лет спустя после их смерти, это пространное Житие дает самый подробный из имеющихся у нас рассказов о древней монашеской ревности Галлии.
ebooksa