Vitrum Patrum (Житие Отцов),

5. Исцеление и постриг

Он был еще мирянином, но уже окреп телом и духом, когда внезапно, жестоко простудившись, серьезно заболел, и слабость его день ото дня все увеличивалась; и медицина была бессильна ему помочь. Его дядя епископ Галл часто навещал его, а мать его, по обыкновению всех матерей постоянно причитала над ним. Но в момент, когда исчезли всякие надежды на помощь со стороны людей, небо напомнило юноше обратиться за помощью к силе Божией. И он попросил, чтобы его перенесли к могиле (поскольку она была недалеко), но это дало мало пользы, так как не к тому должна была подтолкнуть его болезнь. Вернувшись домой, он через короткое время стал так страдать, что все решили, что приблизилась скорая его кончина. Страдания эти заставили его, наконец, понять, в чем дело; он утешал плачущих над ним, говоря: “Отнесите меня еще раз к могиле святителя Иллидия; уповаю, что он скоро подаст мне исцеление, а вам радость”, Будучи, вследствие того, доставлен туда, он стал молиться с таким усердием, на какое только был способен, обещая, что если только будет исцелен от болезни, то без всякого промедления примет постриг. И только он произнес это, сразу же почувствовал, что лихорадка его оставила, из носа хлынула кровь, и болезнь полностью ушла, как торопится уйти посланник, получив то, за чем пришел. Он был пострижен, и полностью предался служению вере.[12]

6. Литературные занятия

Когда святитель Галл призван был получить должное вознаграждение за свою благочестивую жизнь, юношу принял человек Божий Авит (тогда, в 551 году, архидиакон в Клермоне, позднее — епископ Клермонский, 517–594). Испытав его характер и нравственные качества, тот вверил его заботе учителей, с помощью которых принудил его подниматься по ступенькам мудрости настолько быстро, насколько это позволяли активность и трудолюбие их ученика. Вы найдете это в житии уже упоминавшегося святителя Иллидия.[13] Но при этом он столь увлекся изучением литературы, что пришлось воздерживаться от другой крайности: его совсем не ужасала глупость поэтов, но, с другой стороны, он не был их поклонником, как то в неподобающей манере многие передают, и душа его не была рабой их власти. Исполняя требуемое от него, он, словно на кремне, отточил острие своего духа и, живя так, будто позаимствовал в Египте золотые сосуды, чтобы отправиться в пустынь питаться манной, он углубился в исследование дивной силы, которая скрывается в Божественном писании. Вот что он показывает, когда говорит о себе: “Не говорю о бегстве Сатурна, гневе Юноны, любовных приключениях Юпитера”, и, продолжая свое рассуждение, упоминает прочих мифических персонажей, заключая под конец: “Презирая все, чему суждено скоро погибнуть, я обращаюсь к Божественному и к Евангелию, так как не имею желания быть пойманным и запутавшимся в собственных сетях”. В этом отрывке[14] он показывает, что знает многое, но просвещенный ум его отвергает суетное.

Горы земли Овернь — родины святителя Григория (около Ле-Сана).

7. Возвышение в святости на примерах святых

В положенное время[15] он был посвящен в диакона. Был тогда в земле Овернь один человек, который взял дощечку от святой гробницы святителя Мартина, но, когда человек этот по небрежности не воздал должных почестей той дощечке, вся его семья тяжело заболела. Вскоре болезнь еще усилилась, и, не ведая, что может быть тому причиной, человек не искупил своего проступка, пока не увидел во сне кого-то грозного, кто спросил его, почему он так поступает. Мужчина ответил, что не знает, о чем идет речь. “С этой дощечкой, которую ты взял с гробницы святителя Мартина, — был ответ, — ты обращаешься небрежно, потому и навлек на себя бедствия. Иди сразу же и отнеси ее диакону Григорию”.[16] Я убежден, что Григорий уже тогда был достойным священнослужителем, раз святитель Мартин доверил ему сокровище, которое было у его паствы.

Много было в то время в земле Овернь людей, прославившихся на стезе церковного служения, и молодой Григорий навещал их вместе со святителем Авитом или один,[17] чтобы поучиться на примере святости, а позже, возвращая долг взаимной любви, он мог предложить им то, чего, быть может, не доставало им самим. Он чтил в них Христов образ и, поскольку Христа в Его Собственном Образе узреть нет возможности, он видел Его в них, как можно видеть луч солнца, ярко сияющий на вершинах гор. Направляя свои усилия к этой цели, он стремился поэтому или на их примере, или на примере тех, кто раньше их уже отправился на небеса, довести до совершенства все, что могло послужить ко славе Христовой.

7. Святитель Мартин исцеляет его

Среди тех образцов для подражания, в которых, как мы уже сказали, Христос отражается, как солнце на вершинах гор, он выделил прославленного Мартина, который, словно Олимп, возвышается над иными и, будучи ближе к небесному огню, отражает звезды с еще большим блеском, Мартина, в почитании которого поистине объединился весь мир и к которому сам Григорий воспылал горячей любовью. Мартин постоянно у него в сердце и на устах, он повсюду восхваляет его. Но, пока он прилагал все силы душевные к тому, чтобы вести добродетельную жизнь, телесные силы его, как это обыкновенно бывает, ослабели. Причина — та же самая, по которой Даниил, поднявшись после того, как узрел в видении ангела, обнаружил, что тело его ослабело (Даниил 10:8, 16, 17), и проболел много дней. Григорий преуспел в добродетелях, но телесным здоровьем был слаб; лихорадка и сыпь на коже измучили его до такой степени, что он не мог ни есть, ни пить и потерял всякую надежду на выздоровление. Ему оставалось только одно — его непоколебимая вера в Мартина. И он воспылал еще большей, такой сильной любовью к этому Святому, что, хотя над головой его все еще веяло дыхание смерти, он, не сомневаясь, собрался почтить могилу Святого. Его близкие не могли отговорить его от этого, он упорно настаивал, так как жар его тела был не так силен, как жар его любви. После двух или трех остановок, по мере продвижения вперед, болезнь его еще усиливалась. Но даже и тогда ничто не могло сдержать его ревностного желания с прежней верой прибегнуть к помощи Мартина, и во имя Всемогущего он упросил тех, кто хотел отвратить его от этого, доставить его к могиле Святого живым или мертвым.

Ну, что еще сказать? Его доставили еле живого, и благодаря вере своей он получил исцеление, которого чаял. И не только он, но еще один человек из его церковного окружения по имени Арментарий, бывший одной ногой в могиле, тоже вернул свой здоровье благодаря собственной вере. Потому Григорий, возносящий благодарения как за него, так и за себя, вернулся домой удовлетворенный или, скорее, больше чем прежде исполненный любовью к Мартину.[18]

8. Сотворяется чудо, и гордость смиряется

Однажды, когда он ехал из Бургундии в Овернь, поднялась ужасная буря. Воздух спустился в грозовые тучи, небо перестало озаряться вспышками, и раздавались раскаты грома. Все побледнели в ужасе от угрожающей им опасности. Но Григорий, храня полное спокойствие, снял с груди мощевик с мощами святых (ибо всегда носил его) и поднял их к небу, как бы твердо противопоставляя их тучам, и те начали немедленно расходиться в разные стороны, открывая путешественникам безопасную дорогу. Но гордость, так часто паразитирующая на добродетелях, прокралась в душу молодого человека; он возрадовался и своим собственным заслугам приписал то, что было связано только с мощами.[19] Но что ближе к самонадеянности, чем падение? И действительно, лошадь, на которой он сидел, тут же упала, сбросила его на землю, и он ударился всем телом так сильно, что едва смог подняться. Понимая причину этого падения, он старался в будущем всегда побеждать уколы тщеславия и каждый раз, когда Божественная сила делала его своим посредником, приписывал честь не своим заслугам, а силе мощей, которые, как мы уже сказали, всегда носил на шее. И если вы внимательно оцените этот эпизод, то увидите: более достойно восхищения то, что он усмирил свою гордость, а не то, что разогнал облака.

9. Видение света Божией Матери

Григорий был неутомим в молитве, особенно во время ночных часов, посвященных отдыху. Приближался праздник Богородицы. В земле Овернь, в деревне Марсат были Ее мощи.[20] Григорий, который в это время был там, в свободное время, следуя своему обыкновению, пошел тайно вознести молитвы, пока остальные все спали, и, глядя издали на часовню, увидел в ней сильный свет. Подумав, что, наверное, какие-то ревностные молящиеся опередили его, он тем не менее был изумлен, что свет такой сильный, и направился к тому месту, откуда тот исходил — все было объято тишиной. Он пошел искать сторожа этого здания, но в это время дверь сама раскрылась, и, осознав, что место сие посетило Божественное, он с трепетом вошел туда, где вечерню совершали ангелы. Свет, что он видел, находясь снаружи, сразу же погас, и больше он не видел ничего, кроме света добродетельной Пресвятой Девы.[21]

11. Избрание епископом Турским

В году 172 по смерти святителя Мартина, 12–ом году правления короля Зигиберта,[22] блаженный Евфроний, который, добродетельно прожив до старости, получил дар великой благодати — дар пророчества, упокоился рядом со своими предками.[23] Пришло время, когда Григорию, горящему любовью к святителю Мартину и способному уже исполнять обязанности пастырские, следовало бы в свою очередь принять управление епархией. Поскольку блаженный Евфроний скончался, собрался епархиальный совет Тура, чтобы избрать его преемника, и в результате нелицемерного обсуждения все убедились, что лучше всех подходит Григорий. Его знали, так как он очень часто навещал эти края, был известен множеством деяний, достойных человека такого звания.

Все поэтому объединились в общем мнении, и, милостью Божией, он стал первым. Действительно, многие служители Церкви и люди благородного звания, а также простые крестьяне и горожане — все возглашали одно: решение должно быть в пользу Григория, равно известного и своими заслугами, и своим благородным происхождением, излучающего мудрость, превосходящего всех других великодушием, известного правителям, почитаемого за свою справедливость и способного к выполнению административных обязанностей. Направили было послов к королю, но в этот момент, промыслом Божиим, появился сам Григорий с королем. Извещенный о том, что происходит, с какой кротостью пытался он отказаться! Сколько доводов привел, чтобы отклонить такую честь! Но где есть воля Господня, все остальное должно отступить. Король потребовал, чтобы он подчинился власти, королева Брунгильда тоже настояла на том. И поскольку истинное смирение включает в себя послушание, он дал, наконец, свое согласие.

Немедленно — я думаю, из опасения, что любое промедление даст ему предлог сбежать — Эгидий, архиепископ Реймский,[24] посвятил его, как это описал в своих стихах поэт Фортунат: