Здесь то же самое, вот только «потерпеть» должна я, а «гостинец» предлагали старухе, будто она мне хозяйка. Да еще и опоить меня советовал!
Если бы со мной были еще мои сестры, я бы написала имя старосты на бумаге и отдала его на растерзание духам преисподней.
Но я здесь одна, и никому нет дела до того, что со мной станет. Кроме, быть может, этой старухи.
Дни становятся все длинней, и я все позднее возвращаюсь из своих походов. Теперь мне известно, в какой стороне железная дорога – я почуяла ее гул в земле, а потом вышла к косогору и долго смотрела, как поезд катится по ней суставчатой гусеницей.
Сорока приносит мне все более странные вести – то клочки газет, которые промокают до того, как я успеваю прочесть хоть слово, то пробку от аптечного флакона. Теряюсь в догадках, что бы все это могло значить, но тревога растет с каждым днем.
Со старухой неладно. Я чувствую на себе тяжесть ее мыслей, даже не взглядов.
Во время очередного приступа, отчасти заглушенного брагой, она швырнула мне в лицо:
– Да кто ты такая?! Никто ты мне, потаскуха приблудная!
Я в тот момент не делала ничего, что могло бы вызвать ее недовольство. И тогда я со всей ясностью и отвращением поняла: она все же решилась продать меня. Уже продала.
И ведьма во мне оскалила зубы.
На следующий день старуха непривычно ласкова – утром сама разливает по кружкам чай, достает из тайничка маленький, запечатанный воском глиняный горшочек с медом и засахаренными в нем ягодами.
– Ты прости меня, девонька, если что не так…
Меда я не ем, но за угощение благодарю с улыбкой.
До вечера она ни разу не поднимает на меня руку. А я жду удара, да только не такого. Я к нему готова.
Когда Кася на третьем году сказала нам, что судьба не просто так свела вместе необычных девушек, мои сестры восприняли это как игру. Одна я услышала – Монюшко говорила чистую правду: «Вы будете заклинать дождь и ветер, и лесное зверье будет говорить вам о будущем. Вам будут известны все тайны этого мира».
Но сорочьи зоркие глаза и слух оленя, а главное, звериное, безошибочное чутье на беду – все уже было во мне. Только я не находила этому названия, а Кася подарила его мне. Всем нам.
Едва начинает смеркаться, старуха подкрадывается ко мне с разговором:
– А сколько лет‑то тебе, девонька?
Ни разу ведьма не называла меня по имени, точно утку, которую готовилась зарезать.
– Семнадцать, – подыгрываю я ей. Гляжу доверчиво, исподлобья.