Когда наступает ночь

– Последнее решение до сих пор остается за отцом. Фирма все еще принадлежит ему. Я просто марионетка, выполняющая работу, с которой он больше не справляется. И даже это его не устраивает.

Я услышала горькую досаду в его голосе, увидела в сведенных бровях и сжатых кулаках, как он разочарован в отце.

– Думаешь, он не ценит твою работу на него и на фирму?

Наконец-то Уилл взглянул на меня. Практически против воли он развернулся ко мне лицом. У него под глазами появились темные круги, он изможденно провел рукой по лицу. Он вообще спал с тех пор, как посетил меня вчера вечером?

– Знаешь, что он мне вчера сказал? – спросил Уилл и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Он бросился на меня с упреком, что я не способен управлять фирмой. Что я рано или поздно пущу фирму по миру. Он сказал, что удивлен, как я вообще продержался так долго, поскольку… – следующие слова он произнес хриплым шепотом, – я слабак.

– Ох, Уилл, – я придвинулась к нему поближе. Мне очень хотелось накрыть ладонью его ладонь. Она лежала в нескольких миллиметрах от моей ноги. Мне хотелось прижать Уилла к себе, утешить. Ведь он – гораздо больше, чем видел в нем отец. Гораздо больше, чем его отец когда-либо будет. Так было всегда. Нужна особая внутренняя сила, совсем другой вид мужества, чтобы всегда, во что бы то ни стало помогать другим, неважно, как сильно они тебя обидели. Неважно, как человек страдал.

Но что же мне ему сказать?

– И… что же ты ему ответил? – спросила я осторожно.

Уилл вновь уставился неподвижным взглядом на море, солнечный свет на волнах сверкал в его карих глазах.

Он немного помолчал, а потом вновь взглянул мне в глаза. Он уже был не таким мягким, как раньше, а наоборот – жестким и острым. В нем засветилось что-то совсем иное. Упрямство и решительность.

– Я ответил, что пусть тогда ищет еще кого-то, готового рвать ради него задницу.

Произнеся слово «задница», он опустил взгляд – как обычно, когда он ругался. Из-за этой маленькой знакомой привычки у меня сжалось сердце. А потом оно взволнованно начало стучать в грудной клетке.

– Что ты сказал?! – я удивленно вытаращила глаза. Мне показалось, или уголки его губ дрогнули? – Уилл Фишер-младший, неужели ты хочешь сказать, что уволился?!

– Похоже на то, – он засмеялся. Такое ощущение, что он был удивлен не меньше моего. Но от этого он лишь сильнее засмеялся.

Я присоединилась к нему. Это был освобождающий смех. Мы смеялись, пока по щекам не потекли слезы, а мы, хватаясь за животы, не начали хватать ртом воздух.

– Я даже постучал ладонью по столу, – задыхаясь, произнес Уилл. – А потом я просто… выбежал из офиса.

– Господи, – прохрипела я, – хотела бы я на это посмотреть! Я очень тобой горжусь!

Едва слова сорвались с губ, я пожалела, что их произнесла. Уилл оцепенел и быстро отвел глаза. За секунду наше веселье превратилось в нечто иное. Нечто опасное. Воздух был заряжен эмоциями, над нашими головами словно собрались грозовые тучи, готовые извергнуть свое содержимое.

– Я… ой… Я… Прости, – пробормотала я. – Не знаю, имею ли я право тобой гордиться.

Я неуверенно взглянула на него боковым зрением. Он вытер последнюю слезу смеха. А затем повернулся ко мне с наигранно нейтральным выражением лица.