— Да что с тобой не так? — спросил он, но Веймар не обращал на него внимания. Его интересовала только эльфийка, которая растерянно моргала: на её короткой памяти никто не падал перед ней ниц.
— Я не знаю вашего имени, о прекраснейшая!
— Виара…
— Виара, если вы не примете мою верность, я так и буду тут стоять. До утра, до Нового круга, до конца жизни! Нет, если вы откажете, — он поднял голову, и в больших зелёно-голубых глазах блестела влага, — я умру прямо здесь.
— Отличный вариант! — вмешался Ольф.
— Нет! Я же только вас вылечила. А если я приму… вашу верность, — Виара замялась, — сколько это будет мне стоить?
— Бесконечно дорого, — пылко ответил бард. — Ваша улыбка с утра и целое доброе слово. Большего я не прошу.
— Шут, — зло выплюнул Ольф и, громко поставив стул к столу, пошёл на кухню. Виара недоуменно посмотрела ему вслед, а потому неуверенно произнесла:
— Тогда я согласна… Наверное.
— О, прекраснейшая! — простонал Вейтар и приник лбом к её руке. — Я так счастлив!
— Но это всё очень странно…
Глава 10
Благодарность Дрелондона
— Доброе утро.
Тихий ласковый голос коснулся его слуха. И, Бурунд его разрази, это утро было и правда добрым! Робб проснулся на мягкой перине, а голова его утопала в подушке, от которой пахло свежестью и какими-то цветами. Рядом с ним лежала прекраснейшая из женщин, и золотые волны её волос касались его лица и рук. На узкой кровати было тесно вдвоём, но Робб не променял бы её даже на самую шикарную постель. Если бы Великая Матерь изволила исполнить одно его желание, он бы пожелал, чтобы этот момент застыл в вечности, как мушка в янтаре, и длился, длился бесконечно. Поэтому Робб не открывал глаз, впитывая кожей каждую секунду блаженства.
— Хватит притворяться, я же вижу, ты проснулся, — лёгкий поцелуй коснулся его щеки, и ему пришлось открыть глаза. Комнату заливал нежный свет восходящего солнца. Проникая сквозь занавески, он отбрасывал кружевную тень на покрытый скатертью стол, аккуратный комод и чистый палас. И сердце Робба наполнило самое бесстыдное счастье, чистое и незамутненное, от которого хотелось то ли петь, то ли плакать. Ни того, ни другого он делать не умел, а потому только задержал дыхание, справляясь с невыносимо сладкой волной, что родилась где-то в желудке и теперь, дрожа, разливалась по всему телу.
Они вышли умываться на улицу так, словно уже жили вместе. Робб спускался босиком по ступеням и заставлял себя запоминать их приятную шершавость, и теплое прикосновение солнечных лучей и то, как удаляется Космина, покачивая бедрами под одной нижней юбкой. Потом одинокими ночами где-нибудь на тракте он будет вспоминать этот день и, может быть, эти воспоминания немного согреют его. Робб подошёл к умывальнику и плеснул в лицо водой. Холодные капли покатились по лбу, щекам и бороде.
— Тихо! — Космина схватила его за руку и заставила пригнуться, прячась у кустах.
— Что случилось.
— Тсссс! Деревенские, — зашипела она. — Не нужно, чтобы нас видели. Обо мне и так ходят… слухи.