Стоило мне войти, и разговоры стихли. Все взгляды устремились на меня, когда я, кривясь, отстегивал меч и стягивал с себя пальто. Я промок насквозь и замерз, блуза и брюки липли к телу. За горячую ванну я бы в тот момент родную бабулю отмудохал, но прежде мне нужно было пожрать. И покурить, мать твою Богу душу.
Повесив пальто и треуголку, я прошел через зал. Ближайший к огню столик занимали трое молодчиков в форме ополченцев. Перед ними стояли пустые тарелки, а главное – в порожней запыленной бутылке горела свеча.
– Присоединиться к нам хочешь,
– Нет. И я тебе не дружок.
В зале повисла неприятная тишина, в которой я молча смотрел на юнцов.
Те наконец сообразили, в чем дело, и, извинившись, встали из-за стола.
Жан-Франсуа, хихикнул, продолжая писать.
– Ты редкостная сволочь, де Леон.
– Дошло наконец, холоднокровка?
Габриэль поскреб щетину на подбородке, провел рукой по волосам и продолжил:
– Я стянул сапоги и подставил ноги огню. Уже доставал трубку, когда рядом возникла прислужница.
– Вам удобно,
Я же, подняв взгляд, увидел темные распущенные волосы, зеленые глаза. Стрельнул взглядом на портрет за стойкой.
– Это моя мама, – объяснила девица с легким оттенком обиды в голосе. Видимо, ей часто приходилось это говорить. Она кивнула в сторону женщины за стойкой: та была в теле, на двадцать лет старше дочери, но портрет явно писали с нее. Я даже мельком подумал, не сохранилось ли у нее боа.
– Еды, – сказал я девице, возясь с трубкой. – И комнату на ночь.
– Как угодно. Выпить?
– Виски? – с надеждой спросил я.
Она фыркнула, закатив глаза.
– Это что, по-вашему, замок лэрды [11]?
Я даже немного восхитился девчонкой: она посмела мне грубить, тогда как парни из ополчения спасовали, как при плохой сдаче карт. А вообще, мне с каждым мгновением становилось все паршивее.