Это были первые слова, что я услышал от него после уверенного разговора по телефону, который слушал в кабинете Финли. Хаббл говорил очень тихо, но его слова не вызывали сомнений. Это была не скулящая жалоба, а простая констатация факта. Он так не может. Я посмотрел на него, обдумывая его слова.
– Так почему вы здесь? – спросил я. – Что вы сделали?
– Я ничего не сделал, – безучастно ответил Хаббл.
– Вы сознались в том, чего не совершали, – сказал я. – Вы сами на это напросились.
– Нет, – сказал он. – Все было именно так, как я сказал. Это сделал я, и я так и сказал следователю.
– Чушь, Хаббл. Вас там даже не было. Вы были на вечеринке. Человек, отвозивший вас домой, служит в полиции, черт побери. Вы в этом не виновны, вы это знаете, и все это знают. Так что не вешайте мне лапшу на уши.
Хаббл уставился в пол. Задумался.
– Я ничего не могу объяснить, – наконец сказал он. – Я ничего не могу сказать. Мне просто необходимо узнать, что будет дальше.
Я снова посмотрел на него.
– Что будет дальше? – переспросил я. – Вы просидите здесь до понедельника, а утром вас отвезут назад в Маргрейв. А потом, полагаю, просто освободят.
– Правда? – спросил он, словно полемизируя сам с собой.
– Вас там даже не было, – повторил я. – Полиции это известно. Возможно, она захочет узнать, почему вы сознались в том, чего не совершали. И почему у того парня был номер вашего телефона.
– А если я ничего не могу ответить? – сказал Хаббл.
– Не можете или не хотите? – спросил я.
– Не могу, – уточнил он. – Я ничего и никому не могу объяснять.
Хаббл отвернулся, и его передернуло. Он был очень напуган.
– Но я не могу здесь оставаться, – сказал он. – Я этого не вынесу.
Хаббл был финансистом. Такие люди разбрасывают свои телефоны, как конфетти. Рассказывают каждому встречному о секретных фондах и налоговом рае. Говорят все, что угодно, лишь бы получить в свое распоряжение заработанные тяжелым трудом чужие доллары. Но этот номер был на обрывке компьютерной распечатки, а не на визитной карточке. И обрывок был спрятан в ботинке, а не засунут в бумажник. Фоном ко всему этому, словно ритм-секция, звучал страх, буквально струившийся из Хаббла.
– Почему вы никому не можете рассказать? – спросил я.
– Потому что не могу, – ответил он. И на этом остановился.