— Помнишь, как ты кричал тут о любви? Что ты кричал… и в чём клялся? Отрёкся от отца и матери, проклял собственное имя, чем навлёк бесчестие на весь род. К чему это привело? Ты сам призвал сюда и лихо, и запустение. Оглянись вокруг: отец мёртв, преданный Ойон убит, Мейнарт затравлен псами, поместье опустело, а сам ты, неприкаянный, носишься по свету без приюта и цели.
— Чего ты хочешь, дух? — устало бросил старший Адалин. — На мне род не пресечётся. Папенька с маменькой позаботились, состряпали наследника, стоило отвернуться. И не прикидывайся, я знаю, как всё было. — Дух стыло усмехнулся, но смолчал. — Не беспокойся, Радэрик тебя не разочарует. Истинное олицетворение лощёной куртуазности о белых рюшах и очах невинных. Истинный вельможа, ни тени челядинца. Доволен?
— Ты любишь брата, — внезапно заключило привидение и снова облизнулось змеиным языком.
Упырь, осёкшись, сдвинул брови.
— Разумеется. Что за дурацкий перескок?
— Он тоже пострадает. Пострадают все, кто соприкоснётся с этим родом. И ты, хоть трижды проклял это имя, останешься Хозяином, старшим в семье, владельцем домена и всех титулов.
— Да будь оно неладно! — огрызнулся Фладэрик, намереваясь встать. Но тело не повиновалось, а чернота выплеснулась из жутких глаз и потекла смолой под ноги.
Под пыльным сводом зала эхо множило причудливый узор осколков назидания. И как Упырь ни прислушивался, связь уловить не получалось. От камина пахнуло подвальной затхлостью и тленом. В чугунном кружеве обрешётки взвихрился подхваченный сквозняком изумрудный пепел и засеребрился в темноте.
Фладэрик моргнул, сердито растёр переносье: сажистый прах свивался языками призрачного пламени цвета халцедона. Пыльная взвесь уже напоминала туман над гатью. Слова сливались в монотонный гул. А по стенам, ломаясь и корчась в жутких судорогах, расползались тени.
Упырь и сам не понял, уснул ли он или вновь провалился в зыбкие тенета Кромки.
Пьянящий дух костров Бовтуня мешался со сладковатым ужасом истлевших, обомшелых городищ, что брошенными трупами гнили на пустошах без погребения на радость стервятникам всех мастей.
Адалин с трудом, оскальзываясь в топком глинозёме, обрывая пучки сизой травы, резавшей пальцы не хуже осоки, выкарабкался из пологого распадка, раскисшего болотиной. Косой дождь стегал в лицо и вспенивал окрестность. Оглушённый подвываниями стихии и ударом, выбившим из седла, Упырь затряс головой, попытался разглядеть происходящее сквозь мрак.
Визг подрубленной кобылы ещё вибрировал в голове.
Что-то сверкало и рвалось. Фладэрик, шатаясь, выдернул саблю из перепачканных жирной грязью ножен и зарычал. Огни на стенах Дор Гравэнна сливались золотыми полосами. До предместья считанные вёрсты, уже учуять можно. Но кто догадается караулить нежить вдоль Огнянки, проржавленных пустошей, что вгрызались в лесистые эскеры западного Ваэррагена?.. И кто сподобится так ловко бросить колдовскую сеть?
Дор Гравэнна, здесь их с отцом некогда захватили колдуны.
В висках ещё колотилось хриплое «облава», когда видение с треском и скрежетом, как раздираемое когтями заскорузлое сукно, рассыпалось узорами вмурованного в суглинок калейдоскопа.
Осколки масляно блестели, с шелестом катались по камням. На стенах дёргались, шипели колченогие, изломанные тени. Откуда стены в Голоземье?
«Одумайся… ты пожалеешь…»
Столько рук, сизые пальцы скребутся, точно ветки мёртвого куста. Цепляются, царапают. Сплошной клубок. Но у той, что говорит, есть лицо — поблекшее и полузабытое, обратившееся в уродливую маску без глаз.
«Остановись! Князья свидетели, мой сын так не поступит!»