Неведомый

Тит выбрал для себя одну из гостевых комнат – спать там, где жил Норвол, оказалось отвратительно. Тит пробовал, но ему постоянно мерещились покойники, заползающие в постель, их холодные жадные руки и знакомые голоса. Здесь же окна выходили на пустошь и тракт, и ни один дух его не беспокоил. Тит подергал пыльный балдахин – никто без прямого указа не решался наводить порядок. Ну и пусть. Чаще всего между кроватью и полом Тит выбирал последнее.

Слуга разводил огонь в камине, пока Тит перебирал бутылки с выпивкой. Их у него имелось несколько десятков – каждая под особое настроение. Сегодня, когда казненный Грег так неудачно растревожил память, Титу потребовалась сивая вода.

Он сел на медвежью шкуру, стащил сапоги и вытянул ноги поближе к огню. Слуга, чьего имени Тит не помнил или вовсе не знал, неуверенно топтался рядом.

– Ужин, милорд?

Тит откупорил бутыль и сделал глоток. Мужичок под его пристальным взглядом скукожился и сделался еще меньше ростом. Тит хмыкнул.

– Почему ты не смотришь мне в глаза? – Слуга дернулся, будто Тит его ударил. – Скажи честно. Я ничего тебе не сделаю.

Мужчина застыл. Взгляд его скользнул по ножнам, которые Тит оставил висеть на поясе, и беспокойно вильнул в сторону.

– Милорд…

– Ну что ты блеешь, как баран. Скажи толком – почему?

Лицо несчастного побледнело – здесь, среди сумрака и теней, он походил на одно из привидений Горта.

– Ладно. Ужин не требуется. В такие дни я не ем, пора уже запомнить. Очищение души и тела, ла-ла-ла. Надо чаще бывать в храме – зря его, что ли, король построил? Пошел вон.

Приказывать дважды не пришлось – дверь поспешно захлопнулась за спиной слуги, оставив Тита в одиночестве. То есть в самой прекрасной компании. Он отпил еще сивухи и во весь рост растянулся в густой шерсти. Со стен на него безразлично глядели мертвые головы оленей и кабанов.

«Даже вы умерли. Не замок, а склеп, – подумал Тит. – Отчего же я остался жив?»

– Ты наверняка слышишь меня, старый ворон. – Тит облизал кислые от вина губы. – Слышишь и проклинаешь за себя, за своих сыновей. Смотришь на меня, как эти отрубленные головы. Осуждаешь, – подавив икоту, Тит засмеялся. – А вот вам всем мой ответ, вот! Иначе я не мог, понимаешь, ты, дурак? – Показав в темный потолок средний палец, он немного успокоился. – Сам виноват. Ты виноват сам. Я жертва, мать твою растак. Жертва! А вам повезло больше, вы умерли.

Они умерли – конечно, умерли, и все же остались в темных холодных коридорах. Их голосами говорил ветер, задувающий сквозь щели между камнями. Они смотрели глазами ночных птиц, гнездящихся в заброшенных башнях-близнецах. Иногда Титу казалось, что он сходит с ума – таким явным было присутствие тех, кого он не смог спасти. По его приказу слуги закрыли дальние коридоры и все спальни, в которых прежде жили вороны. Пока рядом с ним была Рунд, Титу было легче, но Рунд у него отняли.

Титу было жалко всех. Норвола и Анели, убитых в собственной постели. Генриха, чьи глаза выкололи, а шею разрезали от уха до уха, выпустив всю колдовскую кровь на грязную землю. Якоба, нашедшего свой конец в руках горцев. Рунд, которую лишили детства и надежды. Но больше всего Титу было жаль себя.

Тит остался жить в комнате, увешанной охотничьими трофеями. И каждый раз, глядя на головы убитых зверей, напоминал себе, что самый страшный зверь здесь он – не они.

Прежде чем в дверь постучали, Тит успел прикончить одну бутылку и откупорил другую – с добрым вином из вороньего погреба.

«Из моей пыточной», – мысленно поправил он себя. Тит выудил из-под кровати серебряную чашу, поплевал в нее, обтер рубашкой и наполнил до краев.

Стук повторился.