Ученик Рун

— Все так, — кивнул я Ирману, — никаких одолжений, лишь то, что нужно учителю.

Удовлетворенный тем, что его честь профессионального слуги не будет запятнана помощью какого–то бродяги, Ирман встал со своего места и засобирался в город. Судя по всему, у кого–то сегодня будет непростой день. А вот слуга Осиора наконец–то отведет душу по полной. За все эти бесконечные разговоры у порога, что длились последнюю декаду.

Как только дверь за слугой хлопнула, я остался в большом доме совсем один. Сидящий безвылазно у себя учитель не в счет — его как и не было. Я прибрал со стола, натаскал воды, чуть поправил поленницу во дворе. Пусть у нас тут юг, но по ночам бывало зябко, и нужно было разводить камин. Пока одно, другое, солнечный диск стал приближаться к зениту — время, когда Ирман проскальзывал в комнату учителя с подносом в руках, аккуратно толкая дверь задницей. И ведь никогда не просил помочь, там открыть или придержать! Все шикал и гонял меня. Ну да ладно.

Я повесил большой медный чайник над очагом, аккуратно промыл глиняный чайничек и пару чашек, после чего потянулся к травам в дальнем углу — именно их заваривал Ирман. Щепотка, не больше. Знал я это, потому что слуга постоянно возился с этими травами так, будто по крупинке их пересчитывал, хотя как по мне, это был обычный чайный сбор. Может, парочка трав была лечебными — снять головную боль, мы такие с ребятами просто жевали свежими, и становилось легче, если кому нездоровилось.

Чайник вскипел, солнце перевалило за середину дня, а Ирмана все не было. Видимо, застрял.

Вспомнив слова слуги, что я не делаю ему одолжение, а помогаю своему учителю, я принялся заваривать чай. Также, как и слуга, отмерил щепотку трав, залил все кипятком, быстро слил воду в ведро, а потом — еще разок залил горячей водой. Так травы лучше раскрываются, а еще с них смывается всякая грязь и пыль. Сейчас завернуть в полотенце и, пока отвар настаивается и набирает силу, надо собрать поднос.

В отличие от Ирмана, что пичкал учителя пустой кашей, я решил, что Осиору не повредит порадовать себя. Я точно знал, что учитель был очень падок на сдобу и мед — не зря же чуть ли не каждое наше занятие с ним прерывалось на это лакомство! Так что я со всем тщанием отрезал пару тонких ломтиков от свежей булки и аккуратно покрыл их тонким слоем пчелиного продукта.

Все, готово!

Для порядка я посидел еще минут пятнадцать в ожидании Ирмана, но слуга так и не явился. Да и отвар уже настоялся достаточно. Так что я уверенно подхватил резной поднос с медными ручками и двинул на второй этаж — к кабинету и одновременно комнате Осиора.

— Учитель! Учитель Осиор! — я аккуратно поскребся в дверь, боясь побеспокоить поясного мага. — Это Рей! Ирман ушел в город, а вам пора пить травы… Учитель! Я зайду, да?

Не получив прямого отказа — не услышав вообще ничего по ту сторону двери — я аккуратно толкнул створку и, повторяя за Ирманом, вошел внутрь, упираясь в дверь задом.

— Учитель! Я принес вам…

Слова застряли в горле.

Столь знакомый и милый мне кабинет, где я постигал азы рун и грамоты, сейчас был похож на свою полную противоположность. Все окна, обычно открытые нараспашку, лишь прикрытые мелкой шторой, чтобы не пускать мошкару, сейчас были задернуты плотной, не пропускающей и лучика солнца тканью. Очаг, пусть на улице и было довольно жарко — тлел углями. По всей комнате были разбросаны пустые чашки, какие–то тряпки, мантии. Пояс мага погоды — вещь, о которой я мог только мечтать — лежал скомканным перед креслом, на котором были нагромождены другие одежды. Пахло кислым потом, застоявшимся ночным горшком и чем–то еще, неуловимо знакомым и опасным.

Только когда мои глаза привыкли к мраку комнаты, я заметил по углам кабинета четыре металлические чаши на тонких ножках и внутри у меня все похолодело. Такие использовали либо на рабских кораблях, либо в публичных домах. Курильницы, в которые закладывали семена бычьего цветка, или, что еще хуже, пыльцу ирубийского желтоцвета. Я точно знал, как пахли и жженые ядрышки, и заморская желто–коричневая пыльца.

Бычьи семена часто давали рабам на рынке, чтобы те выглядели бодрыми и сильными. Ими частенько баловались грузчики, воры и прочие, кто живет одним днем. Дешевые, общедоступные, семена, казалось, давали дармовую силу, но вот цену потом приходилось платить тройную. Финн когда–то принес кулек этих черно–алых ядрышек, для нас, чтобы легче было работать. В тот же вечер мы пошли к Риге и когда женщина увидела нас, погнала поганой метлой. А как она кричала! Я никогда не видел, чтобы кухарка так лютовала, но в тот день Финну, что принял весь удар на себя, крепко досталось. Рига тогда пригрозила, что больше и за сотню шагов не подпустит нас к трактиру, если еще раз хоть услышит о том, что мы жуем эту дрянь. Угроза ее была столь осязаема, что Финн подчинился: больше семян мы от него не видели, а позже, когда наш главарь ушел работать к ворам, я продолжал избегать этого популярного в порту средства.

Ирубийский желтоцвет был заморским товаром, который, впрочем, возился целыми кораблями по всему континенту. В противовес бычьему цветку, его активно использовали лекари; его разводили с питьем, небольшими кусочками, чтобы унять боль или успокоить больного в горячке. В публичных же домах его использовали, чтобы девицы и их клиенты вели себя спокойнее, а у охраны было меньше работы с разгоряченными мужиками, ведь сердечные драмы там были не редкостью, особенно, среди молодых матросов.

Но вот о том, чтобы семена бычьего цветка и пыльцу желтоцвета использовали одновременно, я не слышал никогда.

В горле противно запершило сладостью и я попытался едва слышно его прочистить. В этот момент куча на кресле, что я принял за гору мантий, пришла в движение, от чего я едва не опрокинул поднос с горячим питьем себе на грудь.

— Ирман! Чего шумишь?..