Пик затмения

Облачившись в коричневое шерстяное платье с пуговицами и высоким воротником, эдакий привет из далекого советского прошлого, она поспешила в главное здание. Под заседание суда выделили библиотеку: книжные шкафы сдвинули в стороны, столы вынесли, оставив только три для судьи, обвинения и защиты. Из архива сделали комнату для совещания присяжных, а всех наблюдателей усадили на почтительном отдалении.

Ида Семеш уже ждала Мару в холле, сжимая толстую бордовую папку.

– Говорить буду я, – коротко проинструктировала она. Ее прическа-парик как никогда настраивала на лад законности и правосудия. – Сейчас пойдем, извинишься перед верховным вождем и супругой. И не приведи Господь, я уловлю хоть нотку фальши! На заседании только отвечай на вопросы. Коротко, по делу. Никакой отсебятины. Поняла меня?

– Да.

– Вперед.

И старушка решительно засеменила туда, где стояла многочисленная делегация из Африки. Среди них Мара узнала Ричарда, но едва заметив ее, он расстроено опустил уголки губ и отвернулся. Видно, так и не простил ей ту выходку.

Но ей предстояло просить прощения не у него. Очинг, в ярких одеждах, демонстративно прижимал к себе руку в гипсе. Его жена напоминала пирата своей черной повязкой на глазу и злобным выражением лица.

– Прошу прощения, великий вождь, – любезно начала миссис Семеш. – Моя клиентка хотела бы принести свои извинения. – Мара?

– Мистер Очинг, миссис Эш… – Мара робко кашлянула.

– Мистеры и миссис – для нищих клерков, – резко перебил Очинг. – Ты знаешь, кто я, девочка. И если ты смеешь говорить со мной после всего, говори с должным почтением.

– Прошу прощения, великий вождь, – она виновато опустила голову, чтобы он не видел ее лица. Мара не доверяла себе и боялась не сдержаться и ляпнуть лишнее. – Я поступила ужасно. Моим действиям нет оправдания. Я предала ваше гостеприимство, после всего, что вы сделали для меня и моих друзей… – она замялась, потому что на этом месте очень захотелось припомнить и ритуал, и раны, и укусы. – Я была не в себе. Я боялась большого костра. Все дело в моем страхе огня… – она указала на ожоги. – И от испуга я не отдавала себе отчета... Боялась, что весь лагерь сгорит в пожаре, – здесь у Мары получилось вполне искренне. – Простите меня. Я очень, очень сожалею о том, что с вами сделала. Я не знаю, как у меня получилось превратиться в медведя, ведь тотем моего отца – орел… Это все стресс…

– Достаточно, – миссис Семеш коснулась ее плеча.

– Оставь эти сказки себе, – Эш резко подалась вперед, схватила Мару за подбородок и заставила поднять голову. – Ты видишь это? – женщина сдвинула повязку, демонстрируя изуродованное веко. – Ты осознаешь, что сделала? Напала на меня на моей же земле, и я прощу тебя не раньше, чем ты поплатишься своим глазом!

– Я прошу не угрожать моему клиенту, – хладнокровно вмешалась миссис Семеш, загораживая Мару собой. – Имейте в виду, я записала каждое ваше слово, – старушка вынула из нагрудного кармана ручку. – Это диктофон. И, я думаю, присяжным будет интересно узнать, от кого здесь на самом деле исходит агрессия. И они поймут, почему это бедное, перепуганное дитя, не контролирующее свои трансформации, так отчаянно защищалось.

Эш зашипела от ярости, но Очинг что-то тихо сказал ей на ухо, и женщина отступила. А Семеш, как ни в чем не бывало, горделиво зашагала к библиотеке.

Мара всегда считала профессоршу сухой, черствой и лишенной сострадания. Во всяком случае, задания она диктовала с видом палача, исполняющего приговор. Но когда слово предоставили защите, Ида Семеш поведала присутствующим историю, от которой волосы вставали дыбом, а Маре на долю секунды стало саму себя жалко.

Профессор рассказала о девочке, которая потеряла все, будучи маленькой крошкой. Пережила чудовищный пожар, собственными глазами увидела, как огонь уносит жизнь ее мамы. Как жила в детском доме, терпя унижения и лишения, голод и холод. Как спустя долгие годы обрела отца, деда и друзей, как отправилась в увлекательную фольклорную экспедицию вместе с любимым учителем. И там вдруг узнала, что жестокие племена, промышляющие жертвоприношениями, членовредительством и каннибализмом, собрались разжечь огромный костер. В условиях жары и засухи, такой костер, конечно, был способен превратиться в стихийный пожар, погубить сотни квадратных километров заповедника, убить множество перевертышей, животных и даже обычных людей. Девочка, это смелое и отважное дитя, бросилась умолять вождя остановить безумие, связала его, чтобы прекратить ритуал, но коварная львица все же разожгла пламя. И тогда Мара, рискуя жизнью, сумела превратиться в медведя – в память о родственниках покойной матери – и погасила костер. Но где благодарность? Вместо того, чтобы сказать «спасибо» за спасение саванны, львица вероломно напала на девочку, которая, конечно же, еще не освоилась в новой шкуре, и не сумела рассчитать силы, защищая себя…

К концу повествования рыдала добрая половина присутствующих и восемь из двенадцати присяжных. Дзагликашвили звучно сморкалась в свой кружевной платочек, молилась деве Марии синьора Коломбо, незнакомые дамы из Совета аккуратно промакивали глаза, чтобы не смазать макияж.

После такого разгромного выступления присяжные совещались недолго, и вскоре Мара услышала приговор.

– Тамара Корсакова-Нанук-Эдлунд, встаньте, – потребовал пожилой судья с дряблыми обвисшими веками. – Суд постановил считать вас виновной в нападении на верховного вождя Уганды и его супругу, однако ввиду ряда смягчающих обстоятельств и вашего возраста вам будет назначено наказание в виде ста часов исправительных работ в тюрьме для солнцерожденных. Там вы сможете воочию убедиться, что любые действия имеют свои последствия, понаблюдать за заключенными и сделать для себя важные выводы. Поскольку в данный момент вы проходите обучение в пансионе Линдхольма, суд разрешает приступить к исполнительным работам после весенней экзаменационной сессии. Мисс Корсакова-Нанук-Эдлунд, вам ясен ваш приговор?