Глава 4. Абвер
Наверно, половина моих проблем от того, что я высок и смазлив. Почему-то слишком часто встреченные мужчины, от поволжских гопников до сотрудников Абвера, считают своим долгом заехать мне в физиономию. Чудо просто, что она не сохранила шрамов. Нос, пару раз сломанный, сросся относительно ровно. Сколько ему еще выдержать?
— Встать!
Вылитое на голову ведро воды и грозный окрик по-немецки отвлекают от абстрактных размышлений. Да и резь в отбитых внутренностях им не способствует.
Гауптман делает неприметный знак фельдфебелю, тот отступает на шаг. Все это напоминает двух бравых орлов с площади Дзержинского, обрабатывавших меня в Казани — капитан командует, младший чин отвешивает банки. До боли напоминает, в самом прямом смысле слова. Даже удары похожие, приходятся в места, где не зажили побои НКВД.
— Последний раз спрашиваю, Теодор. Или как вас зовут на самом деле. С какой целью вас подставили Мюллеру? Ваш единственный шанс сохранить жизнь — сказать правду. Всю правду!
Вместо ответа меня пробирает идиотский смех, перемешанный с кашлем. Из разбитого рта вылетает мокрота с кровью. Опытные военные стоят в паре метров, чтоб брызги не замарали идеально надраенные сапоги.
— Почему вы смеетесь?
Без сил и без приглашения карабкаюсь с пола на привинченный к нему стул.
— Знаете, герр гауптман, самой познавательной в моей жизни оказалась неделя в тюрьме, — я снова кашляю и пальцем проверяю шатающийся зуб. Оба слушают. Ну, слушайте. — Сначала я верил в мудрого Сталина и светлое будущее СССР. Отца, инженера-путейца и преданного большевика, арестовали по глупому обвинению, меня отправили в тюрьму только как члена его семьи. Наивная вера рухнула. В тюрьме открылись простые истины. Любимая поговорка блатных — ни Родины, ни флага. Здесь я ожидал обрести настоящую Родину, в стране дальних предков. Ворье сказало правду: не верь никому и ни на что не надейся. Разочарование в фатерлянде — самое большое в моей жизни.
Абверовцы переглядываются, я утираю разбитый фасад. Гауптман неожиданно сдается.
— Отдаю должное вашей стойкости, Теодор. Признаю, что за пределами Рейха рождаются люди с истинно арийским характером. И у меня нет доказательств вашей службы в ГПУ. Но вы слишком многое знаете о Мюллере и Абвере.
Я давно вышел из возраста детской наивности и понимаю, что дальше не распахнутся объятия и не последует «поступайте в Абвер, служите в доблестной германской разведке». Альтернатива… О ней не хочется думать.
Фельдфебель протягивает мокрое полотенце, недостаточное, чтобы стереть всю кровь. Оно помогает унять истерику, я окончательно выдавливаю из себя безумный смех. Обстановка совсем не располагает к веселью. Меня выводят наружу, вталкивают в черный «опель». За окном мелькают аккуратные двухэтажные домики, именно так я представлял уютную Южную Германию по рассказам отца. Увы, этим уютом мне не суждено наслаждаться. Впереди катится второй «опель». Моя похоронная процессия отличается небывалой пышностью.
Говорят, здесь нет диких лесов, каждая сосна принадлежит какому-нибудь барону, графу или разбогатевшему коммерсанту нового времени. Военные игнорируют приватность и сворачивают в чей-то сосновый лесок у склона невысокого холма. Там скучает пара солдат, они бездельничают, выкопав яму глубиной пару метров, длиной под мой немаленький рост.
До этой минуты себя уговариваю: проверяют, бояться нечего, мордобой входит в привычный ритуал… Увы. Гауптман и его спутники потеряли ко мне интерес. Ни о чем больше не спрашивают. Солдат с лопатой протягивает сигарету. Я не особенно-то курил и при жизни, но тут не возражаю, каждая затяжка отодвигает момент, когда… Наконец, фельдфебель достает парабеллум и равнодушно показывает стволом на край ямы. Становись, мол, не задерживай.
Последняя минута…
Что еще успеть? Больше ничего не будет. Никогда. Вообще никогда.
Фельдфебель поднимает пистолет. Дуло находит мою переносицу. Смотрю зачарованно в бездонный тоннель, уводящий в бесконечность.
Быть может, в последний миг что-то произойдет? На поляне круто развернется третий автомобиль с секретным приказом из Берлина?