Дети улиц

– Тогда ты будешь в одиночестве, – объявила Мэри. – Я бы вышла за него замуж, если бы, конечно, он предложил. Ничего не могу с собой поделать.

– Я тоже, – сказала Мириам. – Когда он улыбается мне, я просто таю, честно вам говорю.

Прошли недели, и все только об этом и говорили. Что случилось с Робином? Где он теперь? Жив ли еще? Если его привезли обратно, то почему он не работает, как остальные? Они высматривали его каждый день, ожидая, что он войдет своей развязной походкой, улыбнется девочкам головокружительной улыбкой, станет смеяться и шутить с остальными мальчиками.

– Они поняли, что без меня им никак, – сказал бы он.

А потом, незадолго до Рождества, он появился, еще более худой и бледный, чем обычно, молчаливый призрак былого себя. Он ни с кем не разговаривал, никому не улыбался, ходил на работу и обратно вместе со всеми остальными, работал, пока не начинала отваливаться спина и ноги не теряли чувствительности, кашлял всю ночь, до ощущения, что легкие вот-вот взорвутся: точно так же, как все остальные.

Сэму пришлось гораздо хуже. Одну ногу ему сломали, и кости сместились. Он хромал и шаркал, словно старик, и постоянно испытывал боль. Вскоре ему разрешили не вставать с постели, пока заживала нога, и он пробовал играть на своей деревянной флейте, а когда поправился в достаточной степени, чтобы приступить к работе, то все время прятал ее под рубашкой. Играл на ней по дороге на фабрику и обратно, в свободное время в воскресенье. Эмили слышала, как он дудит в тени под деревьями, и эти звуки напоминали ей пение птиц. Он обещал Эмили, что на Рождество будет играть перед всеми. После великолепного рождественского ужина, состоявшего из каши с мясом, он робко достал флейту и встал, собираясь сыграть. Миссис Клеггинс удивленно взглянула на него, затем коротко кивнула. Поначалу он все время улыбался и не мог толком играть, но затем, когда почувствовал себя немного увереннее, то сыграл нужные звуки не только в правильном порядке, но и в правильном ритме, с правильной скоростью. Получилась настоящая мелодия.

– О, я знаю эту мелодию! – сказала миссис Клеггинс. – Когда я работала на фабрике, мы под нее стучали башмаками. Не то чтобы нам нужна была музыка, под которую можно было бы танцевать. Мы просто имитировали звуки, которые издают машины.

– О, пожалуйста, миссис Клеггинс. Станцуйте сейчас! – захлопала в ладоши Бесс.

– Еще чего! – фыркнула женщина. – Верните служанке свои миски, да побыстрее.

– О, но сейчас же Рождество! – взмолилась Бесс.

И вдруг музыка словно бы взяла верх над миссис Клеггинс. Она стала, глядя прямо перед собой, держа руки вдоль туловища, и ботинки ее вдруг застучали по полу: топ, топ, топ, тук-тук, тук-тук, тук-тук – похоже на перестук прядильных машин, быстро, ритмично, настойчиво: тук-тук, тук-тук, тук. Все встали, пытаясь понять, что делают ноги. Бесс потянула Лиззи, заставив ее встать со скамьи и выйти в проход. Затем, когда Сэм заиграл быстрее, они тоже принялись танцевать в своих башмаках. Ноги миссис Клеггинс взлетали, ударялись друг о друга, чепец сбился набок, румяные щеки раскраснелись больше обычного: Сэм играл одну и ту же мелодию, снова и снова, потому что другой не знал, правда, никто не обращал на это внимания. Все подхватили танец, насвистывая, похлопывая в ладоши, подпрыгивая, стуча башмаками, повторяя звуки, которые слышали каждый рабочий день, оживляя их. Все, кроме Робина Смолла. Он сидел, обхватив голову руками, а когда поднял взгляд, на лице его не было смеха, не было радости от музыки, не было даже его знаменитого презрения. Казалось, он не видит и не слышит ничего, глубоко погрузившись в свои мысли.

Так же внезапно, как и начала, миссис Клеггинс остановилась. Грудь ее вздымалась и опускалась. Музыка умолкла, танцующие остановились. Она поправила чепец, окинула взглядом комнату, в которой образовался ужасный беспорядок: столы и лавки были отодвинуты в сторону.

– А теперь принимайтесь за уборку, – сказала она и величаво удалилась.

Робин встал, окинул взглядом всех в комнате.

– Вы превратились в машины. Все вы, – сказал он.

22

Бесс

В безмолвные недели, последовавшие за тем вечером, произошло нечто, что отвлекло всех от Робина Смолла. Под Новый год погода была холодной, а затем снег сменился дождем, и бесконечное множество дней были сырыми и холодными.

Эмили и Лиззи работали на фабрике уже год; и другой жизни они себе уже почти не представляли. Все дети стали худыми и бледными, многие из них сгорбились и приволакивали ноги от тяжелой работы, которую выполняли, склонившись над станками на протяжении многих часов, присучивая оторвавшиеся нитки или вечно ползая под станками на полу. Робин был прав: они превратились в машины.

Эмили первой заметила, что Бесс заболела. Сейчас ее звонкого смеха почти не было слышно, вместо этого она большую часть времени кашляла. Под глазами у нее появились темные круги, похожие на синяки, и казалось, что она чувствует постоянную усталость, что было на нее совершенно не похоже. Не было того, что могло бы заставить ее улыбнуться. Она не задавала колких вопросов, не рассказывала историй. В те дни ей было тяжело работать, и Крикк постоянно стоял над ней, наблюдая, кричал, толкал, не давая возможности остановиться и отдышаться после приступа кашля.