Лето потерянных писем

Возможно, драгоценности семьи Голдман стоили кучу денег, но большинство музеев решили, что хороший пиар стоит намного дороже.

– Что нам со всем этим делать? – в замешательстве спросила мама после того, как нам отправили пару сапфировых сережек стоимостью в двадцать тысяч долларов.

– Ты смеешься? – спросил папа, сидя за ноутбуком, и поправил на носу очки. – Я надену их на работу.

Мама задавала вопрос не совсем всерьез: несколько изделий мы оставили себе, а большую часть продали музеям, чтобы оплатить учебу в колледже мне, Дэйву, а также всем нашим двоюродным братьям и сестрам, потому что, разумеется, деньги принадлежали не только маме, но и двум ее младшим сестрам и их семьям. Мы связались с музеем Изобразительного искусства в Бостоне, уточнив, не захотят ли они провести аукцион для большей части изделий, и они согласились.

– Мы не обязаны это делать, – сказала мама перед тем, как отправить письмо с подтверждением. Мы сидели в гостиной, и на экранах наших компьютеров были открыты кучи окон и вкладок. Я переняла эту неупорядоченность от нее: в папином ящике было ноль входящих, а мамин насчитывал примерно десять тысяч непрочитанных сообщений, отчего у папы случалась колика. – Я про ожерелье бабушки. Ты можешь оставить его себе.

Я взглянула на ожерелье, которое выложила на колене просто так, потому что мне нравилось на него смотреть. Мои прабабушка и прадедушка были ювелирами. Отличными ювелирами.

Отчасти мне хотелось оставить его. Бабушка так жаждала его вернуть, что неудивительно – это единственная оставшаяся ей от родителей вещь и огромный пласт финансовой стабильности. А я все лето провела в поисках того, что тогда случилось.

И все же.

Это ожерелье было тесно связано с Ноем. Я хотела смотреть на него вечность и хотела больше никогда его не видеть.

– Нет, – ответила я маме. – Ожерелье – самый ценный предмет в коллекции. Оно принесет много денег. А я считаю, что важно пожертвовать эти деньги.

Поэтому мама отправила письмо, и по глупейшей и дикой мысли я снова решила, что тем самым будто обрываю связь с Ноем.

Мне прекрасно удавалось отвлечься от мыслей о нем, обратив все свое внимание на ювелирные изделия семьи Голдман, разбросанные по всей Европе. В основном я не думала о Ное. В основном мне удалось запаковать его в маленькую коробочку у себя в голове.

Но по ночам коробка открывалась, и наружу выходили демоны, а на дне не оставалось ни Пандоры, ни надежды. Ничего.

Я по нему скучала.

Но это не означало, что я приняла неверное решение. Лучше полный разрыв. Лучше забыть о нем.

Так ведь?

Или я просто боялась? Меня больше пугали отношения, чем то, что мою гордость заденут? Возможно. В конце концов, в отношениях ты полностью отдаешься своему партнеру. Будто бросаешься в пустоту с полной беспечностью. Это приводило в ужас.

Ведь что может случиться, если я так и поступлю? Если брошусь к Ною и признаюсь, что хочу его. Что восхищаюсь им и люблю. Что я на все сто ему предана. А вдруг он не испытывает те же чувства? Вдруг он разобьет мне сердце?

Опять.

Или вдруг он согласится, скажет, что хочет быть со мной; пройдет три месяца, полгода, год – и тогда он откажется, признается, что с него довольно, у нас все кончено? Наши отношения расклеятся, я расклеюсь, а на этот раз все будет хуже. Хуже всего на свете.