Пыль и пепел или рассказ из мира Между

22
18
20
22
24
26
28
30

На территорию монастыря можно было пройти из боковой улочки через узкую деревянную калитку в литой кирпичной стене. Солидный вход, который разделял два мира. За такие ворота не проникнет ничего светского, не протиснутся ни сомнение, ни грех. От них отскакивают MTV, общественные изменения, моральный релятивизм, супермаркеты и корпоративные карьеры. Они отражаются, словно волна от скалы. Замыкаешь тяжелые врата, и ты мертв для мира. По крайней мере, так казалось.

Когда я был здесь впервые, меня заставило задуматься то, насколько же тяжелы эти врата, заметил, что дубовые панели маскирует многослойную литую сталь, что вдоль стены слепым, циклоповым оком глядит скрытое под черепицами удлиненное рыло камеры слежения. На дверях висел кованый дверной молоток, но следовало воспользоваться укрытым в титановой оболочке суперсовременным домофоном, в котором, не скрывая себя, имелась щель для магнитной карты и блестящий прямоугольник папиллярного сканера.

Когда Михал в прошлый раз открывал эти двери, он пытался ввести код быстрым, иллюзионистским движением и закрыть кассету, чтобы я не успел увидеть, только я успел. Он заметил мой исследовательский взгляд, и он ему не понравился.

«Теперь случается столько попыток вломиться, — неуклюже объяснялся он. — А некоторые наши рукописи крайне ценные. Так что лучше вложить средства в замки, чем потом жалеть».

Как же, как же. Я знал его достаточно долго, чтобы знать, когда он врет.

Внутри шла таинственная монашеская жизнь, но вблизи все выглядело весьма прозаичным.

По кирпичным стенам вился плющ, дождь капал с покрытого черепицей навеса, какой-то монах сметал прошлогодние листья с покрытого гравием, окружавшего колодец дворика. Это означает, я лишь предполагал, что это монах — мужчина носил синюю джинсу и походил на дворника. Второй вероятный монах, на котором был длинный темный плащ и направлялся к калитке с папкой в руках, походил, скорее, на адвоката. Привратник, который меня провожал, в свою очередь, был в рясе, но прикрытой никакой черной курткой. Зато плечи у него были как у вышибалы, а двигался он упруго, будто пантера.

Сам я молчал, не чувствуя себя в обязанности развлекать его беседой.

Настоятель принял меня в кабинете, сидя за поцарапанным старым письменным столом, в теплом кругу лампы, с пустой, украшенной лишь громадным черным распятием стеной за спиной. Крест был большой, метра два в высоту, а на лице висящего на нем Спасителя имела то сверхэкспрессивное, ужасное выражение, которое ему всегда придавали в эпоху барокко. Ночной кошмар тут же вернулся ко мне бумерангом. Подобный крест должен был бы висеть над покрытым красным сукном столом главного инквизитора, Джованни да Капистрано. Того самого, который ненадолго посетил Краков, после чего выехал, оставляя после себя зловещую детскую считалку:

Энтлик, пентлик, красный столик

Пана Иоанна Капистрана

На кого попадет —

Тот голову дает.

И, чтобы вы знали, «энтлик» — это ремень.

Я сглотнул слюну, но не дал по себе это узнать.

Нехорошо я себя чувствую в подобных местах. Я видел гораздо больше, чем большинство духовных лиц, и ничто из того, что я встречал, не походило на то, о чем говорится на уроках Закона Божьего. Тем не менее, они считают, что они и так знают лучше.

Может и так.

Только что я это видел.

Разве что…

Настоятель поздоровался, попросил садиться, налил мне чаю в чашку.